Это — линия Ренана (на закате СССР — И. Крывелева). О его книге Достоевский сказал: «Поцелуй Иуды». Мол, был проповедник любви в древней Палестине. Его распяли. Но потом учение этого моралиста было искажено церковниками, и из человека сделали Бога…

Так вот, вполне очевидно было, что линия «мифологистов» и Демьяна Бедного не имеет серьезной перспективы. Столь серьезный историко-культурный феномен, как христианство, не мог зародиться просто из пустоты. И крикливая, но малоаргументированная пропаганда мифологистов рано или поздно породит обратную волну. От тотального неприятия Евангелий к их тотальному же приятию массовым сознанием советских граждан.

Мог ли этого не понимать Воланд? Мой критик пишет: «Воланд оказывается в Москве, где уже и так победил атеизм и где, как известно, в каждом окне можно увидеть по атеисту. Он должен быть полностью доволен. Зачем ему напоминать о Христе, ворошить эту всеми забытую историю? Почему, встретив двух неверующих людей, он начинает им настойчиво внушать: „Имейте в виду, что Иисус существовал“. Чего ему, исчадью ада, неймется?»[105].

Ответ на этот вопрос есть.

Во-первых, прошло еще совсем немного лет от эпохи православной империи — 15–18 лет; «страна-подросток».

Во-вторых основное население страны все еще религиозно. Даже если бы из каждого московского окна выглядывало по атеисту — в ту пору перенаселенности коммуналок за каждым окном жило много больше одного человека.

В-третьих, Воланд как раз знает цену пропаганды в стиле Демьяна Бедного и Берлиоза.

Так что интерес Воланда вполне прост: чтобы новое поколение богоискателей смотрело на те давние события его глазами.

Просто атеисты Воланду недостаточны.

В рукописи 1928 года Берлиоз (тогда он еще звался Владимир Миронович) растолковывает Ивану (тогда еще по фамилии Попов), какую именно стихотворную подпись должен он сочинить к уже готовому рисунку в журнале «Богоборец» — к карикатуре, где Христос заедино с капиталистами.

Слушая его, Иванушка рисует прутиком на песке «безнадежный, скорбный лик Христа»[106]. Причем это именно карикатура: на Христа Иван надевает пенсне.

Вот тут атеисты перестают быть одни. Отрицаемый ими мир духов вторгается в их беседу. Появляется Воланд с вопросом: «Если я правильно понял, вы не изволите верить в Бога». «Не изволим, — ответил Иванушка».

Затем следовал разговор о пяти доказательствах бытия Бога (в первой рукописи еще без упоминания о Канте)… И вот взгляд незнакомца падает на рисунок Иванушки: «Ба! Кого я вижу! Ведь это Иисус! И исполнение довольно удачное».

Иван делает попытку стереть рисунок, но Воланд останавливает его, предостерегая: «А если он разгневается на вас? Или вы не верите, что он разгневается?» Рисунок временно остается на песке. (А Воланд рассказывает, как он искушал Иисуса, уговаривая его прыгнуть вниз с крыла храма.)

Во второй главе (она носила название «Евангелие Воланда», затем — «Евангелие от Воланда», «Евангелие от дьявола») Воланд рассказывает свою версию суда над Христом.

А в третьей главе — «Доказательство инженера» — теперь уже Воланд провоцирует Ивана не то что стереть, а наступить на лик Христа и тем самым доказать свое неверие.

Иван поначалу отказывается, но Воланд подзуживает его, обзывая «врун свинячий» и «интеллигент». Последнего оскорбления Иван стерпеть не смог — и растоптал лик Христа. «Христос разлетелся по ветру серой пылью… И был час шестой»[107].

В Евангелии именно тогда тьма распростерлась над тем же Городом («От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого» (Мф. 27:45))…

Так начиналась первая попытка Булгакова написать тот роман, что известен нам под именем «Мастера и Маргариты».

В более поздних черновиках (1929–1931 годы) этот эпизод звучит так:

«— А вы, почтеннейший Иван Николаевич, — сказал снова инженер, — здорово верите в Христа. — Тон его стал суров, акцент уменьшился.

— Началась белая магия, — пробормотал Иванушка.

— Необходимо быть последовательным, — отозвался на это консультант. — Будьте добры, — он говорил вкрадчиво, — наступите ногой на этот портрет. — Он указал острым пальцем на изображение Христа на песке.

— Просто странно, — сказал бледный Берлиоз.

— Да не желаю я! — взбунтовался Иванушка.

— Боитесь, — коротко сказал Воланд.

— И не думаю!

— Боитесь!

Иванушка, теряясь, посмотрел на своего патрона и приятеля. Тот поддержал Иванушку:

— Помилуйте, доктор! Ни в какого Христа он не верит, но ведь это же детски нелепо — доказывать свое неверие таким способом!

— Ну, тогда вот что! — сурово сказал инженер и сдвинул брови. — Позвольте вам заявить, гражданин Бездомный, что вы — врун свинячий! Да, да! Да нечего на меня зенки таращить!

Тон инженера был так внезапно нагл, так странен, что у обоих приятелей на время отвалился язык. Иванушка вытаращил глаза. По теории нужно бы было сейчас же дать в ухо собеседнику, но русский человек не только нагловат, но и трусоват.

— Да, да, да, нечего пялить, — продолжал Воланд, — и трепаться, братишка, нечего было, — закричал он сердито, переходя абсолютно непонятным образом с немецкого на акцент черноморский, — трепло ты, братишка. Тоже богоборец, антибожник. Как же ты мужикам будешь проповедовать?! Мужик любит пропаганду резкую — раз, и в два счета чтобы! Какой ты пропагандист! Интеллигент! У, глаза бы мои не смотрели!

Все что угодно мог вынести Иванушка, за исключением последнего. Ярость заиграла на его лице.

— Я интеллигент?! — Обеими руками он трахнул себя в грудь. — Я — интеллигент, — захрипел он с таким видом, словно Воланд обозвал его, по меньшей мере, сукиным сыном. — Taк смотри же!! — Иванушка метнулся к изображению.

— Стойте!! — громовым голосом воскликнул консультант. — Стойте!

Иванушка застыл на месте.

— После моего евангелия, после того, что я рассказал об Иешуа, вы, Владимир Миронович, неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, — и инженер обратился к небу, — вы слышали, что я честно рассказал?! Да! — И острый палец инженера вонзился в небо. — Остановите его! Остановите! Вы — старший!

— Это так глупо все! — в свою очередь закричал Берлиоз. — Что у меня уже в голове мутится! Ни поощрять его, ни останавливать я, конечно, не стану!

И Иванушкин сапог вновь взвился, послышался топот, и Христос разлетелся по ветру серой пылью.

— Вот! — вскричал Иванушка злобно.

— Ах! — кокетливо прикрыв глаза ладонью, воскликнул Воланд, а затем, сделавшись необыкновенно деловитым, успокоенно добавил: — Ну, вот, все в порядке, и дочь ночи Мойра допряла свою нить»[108].

После этого Воланд уже может задать свой главный вопрос: «А дьявола тоже нет?»

Напоминая об этом эпизоде в истории текста романа, В. Лепахин справедливо комментирует: «Иван, не задумываясь о смысле своего действия, хочет стереть „карикатуру“ на Христа. Воланд же, остановив его, затем предлагает