философов, они бы Тебе объяснили, что истину не может знать никто… Какой-то странствующий плотник из Галилеи заявляет, что Он пришел учить истине! Пилат не хочет ждать и не ждет ответа; он убежден, что ответа быть не может. И Христос, Который читает человеческие сердца, понимает, что это не вопрос, это отговорка, это нежелание ставить вопрос, это заслон от любого ответа. И поэтому Христос не отвечает на главный вопрос Пилата: «Что есть истина?»

Итак, есть корыстный Иудин взгляд на Христа. Есть холодное пилатовское равнодушие. Есть возмущенный взгляд фарисеев, которые не могут допустить, чтобы в их уютно-регламентированный и послушный мирок вторгся кто-то Свободный и Властный. Есть ненавидящий взгляд саддукеев, которым противны и непонятны проповеди об ином мире: их бог должен раздавать свои блага здесь и сейчас, в этом мире; он уже наградил саддукеев даром власти, и иных даров они не ждут.

Есть взгляд толпы, которая требует чудес и политических переворотов, а не получив их, «разочаровывается» и кричит: «Распни, распни!» Есть взгляд тех людей, о которых Христос сказал: «Вы ищете Меня потому, что… насытились» (Ин. 6:26), — взгляд людей, о которых святитель Димитрий Ростовский позднее скажет: «Поискал Иисуса не ради Иисуса, а ради хлеба куса»[95]. Они приходят в храм только для того, чтобы решить свою житейскую проблему: свечку поставить перед операцией, перед экзаменом[96]… Этим людям нужно чудо. Из какого источника оно придет, им неинтересно. Им все равно, в какой храм идти или какому богу ставить свечку… Для них Христос — это Кашпировский I столетия.

Но христианин — прежде всего тот, кто смотрит на Христа глазами апостолов.

Собственно, только апостолы и оставили нам древнее свидетельство о Христе. Это свидетельство столь яркое и столь любяще-предвзятое, что становится непонятно, почему все остальные люди не пошли их путем апостольства. Как в мире, который посетил Бог, могли остаться неверы?

Бог всемогущ. И если что-то Ему «не удается», значит, это входит в Его «замысел упрямый». Бог прядет сложные сюжеты. И порой даже Его враги помогают Его замыслу.

Христос — это Бог, который прячется на земле. Его цель была взойти на Крест.

Но искупительная жертва не состоялась бы, если бы фаворская слава Христа была бы очевидна всем и всегда.

И потому Он прячет Свое Божество под «завесой плоти» (Евр. 10:20), в «образе раба» (Фил. 2:7). А то, что спрятал Бог, человек найти не может. Поэтому Христос говорит ученикам: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал» (Ин. 15:16). Поэтому и на Кресте Он молится о Своих палачах: «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34). Поэтому Он говорит о хулящих Его, что хула на Сына Человеческого простится (Мф. 12:31).

Св. Иоанн Златоуст так говорит об этих словах: «Христа не знали, кто Он был; а о Духе получили уже достаточное познание… Слова Христа имеют такое значение: пусть вы соблазняетесь Мною по плоти, в которую Я облекся… Я вам отпускаю то, чем вы Меня злословили прежде креста, даже и то, что вы хотите распять Меня на кресте, и самое неверие ваше не будет поставлено вам в вину… Но что вы говорили о Духе, то не будет прощено вам… Почему? Потому что Дух Святый вам известен, а вы не стыдились отвергать очевидную истину»[97].

В определенном смысле Христос был именно таким, как булгаковский Иешуа Га-Ноцри из «Мастера и Маргариты». Таким был «имидж» Христа, таким Он казался толпе.

И с этой точки зрения роман Булгакова гениален: он показывает видимую, внешнюю сторону великого события — пришествия Христа-Спасителя на землю, обнажает скандальность Евангелия, потому что действительно нужно иметь удивительный дар Благодати, совершить истинный подвиг Веры, чтобы в этом запыленном Страннике без диплома о высшем раввинском образовании опознать Творца Вселенной.

Мы привыкли к представлению об Иисусе-Царе, Иисусе-Боге, с детства слышим молитвы: «Господи, помилуй», «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». А такие произведения, как картины Ге или, в меньшей степени, Поленова, или тот же «Мастер и Маргарита» помогают нам понять всю невероятность и парадоксальность апостольской веры, почувствовать ее «болевой ожог», позволяют нам вернуться в точку выбора…

Но Булгаков обнажает всю глубину этого выбора: глаза здравого смысла и научного атеизма он вставил в глазные впадины Воланда. Тот, кто поверит бытовой очевидности, окажется все же союзником сатаны…

Зачем Воланду нужен роман?

Воланд появляется в Москве в ту минуту, когда Берлиоз отчитывает Бездомного.

«Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе… Очертил Бездомный главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками, и тем не менее всю поэму приходилось, по мнению редактора, писать заново…

Иисус у него получился ну совершенно живой, некогда существовавший Иисус, только, правда, снабженный всеми отрицательными чертами Иисуc.

Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нем — простые выдумки, самый обыкновенный миф» (гл. 1).

«Наезд» Берлиоза на Бездомного — это отражение той полемики в рамках советского атеизма, которая прошла через всю его историю. Спор между «мифологической школой» и «исторической»[98].

Одни богоборцы удовлетворялись тем, что низводили Христа с Неба на землю и говорили о нем как об обычном человеке. Другим хотелось смести Христа даже с лица земли и вычеркнуть Его вообще из истории. Они видели в Иисусе лишь литературно-мифологический персонаж и отрицали какую бы то ни было его историчность[99]. Не было Христа и его 12 апостолов. Был только Берлиоз и его 12 литераторов[100].

Восходит эта линия к книге Артура Древса «Миф о Христе». Булгаков ее читал[101]. В 20-е годы об этом громко говорил нарком просвещения Луначарский[102].

«Пролам» легче было просто отмахнуться от всего, что связано миром Евангелия: «Выдумки и вранье!»

Для них писал Демьян Бедный[103] (в журнале «Безбожник»):

Точное суждение о Новом завете:

Иисуса Христа никогда не было на свете.

Так что некому было умирать и воскресать,

Не о ком было Евангелия писать.

«Образованцы» же готовы были к более сложным схемам: «Каким-то образом некогда исторически существовавший человек, о котором нам известно крайне мало, но о реальности существования которого мы можем заключить на основании свидетельств Тацита