над ним властен, тот его и отпускает. В варианте, когда ершалаимский роман всецело пишет Воланд, он и распоряжается судьбой Пилата. В варианте, когда непосредственным автором романа оказывается мастер, к мастеру переходит и суд над Пилатом.

Так что ни история романа Булгакова, ни его окончательный текст не позволяют совсем уж отнимать авторство у «Черного богослова».

Кстати, рядом с вариантом «Черный богослов» был и вариант названия романа — «Вот и я». Именно с этими словами в опере Гуно Мефистофель является Фаусту: «Me voila!»

Когда мастер познакомился с Воландом?

Воланд — честнейший бес мировой литературы. Он почти не врет.

Но «почти» — не значит «никогда»: например, Воланд прямо соврал, когда сказал, что Фауст пытался создать гомункула.

Мы же сейчас присмотримся к сцене официального знакомства Воланда и мастера. Воланд ведет себя так, как будто с мастером он познакомился только что и о романе услышал впервые в эту же минуту.

«— О чем роман?

— Роман о Понтии Пилате.

— О чем, о чем? О ком? — заговорил Воланд, перестав смеяться» (гл. 24).

Что ж — «поздравляю вас, гражданин, соврамши!» (гл. 12).

То, что Воланд знаком с мастером и его романом, выдает сам мастер, когда в больнице говорит Иванушке: «Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее» (гл. 13). Штука в том, что Иванушка имени Воланда и сам не помнил и мастеру не называл…

Словом в этой сцене «знакомства» Воланд заявляет одно, а делом демонстрирует совсем иное. Словом, Воланд говорит, что он никакого отношения к творчеству мастера не имеет. Делом — являя сожженную рукопись — сообщает нечто иное.

Когда же впервые пересеклись пути мастера и Князя тьмы?

…Мастер работает в музее… Для московского гуманитария 60-х и более поздних годов это означает «внутреннюю эмиграцию». Найти именитое «дворянское гнездо» и жить там в окружении милого сердцу XIX века вдали от трескучих постановлений очередного Пленума ЦК КПСС…

Но такова ли была атмосфера московских музеев начала 30-х годов? Много ли их было? Что такое музей во времена Булгакова? Это убежище от современности или же центр актуальной пропаганды против «проклятого прошлого»?

Скорее второе. Во всяком случае, мастер (он, кстати, «ровесник века»: ему 38 лет) тяготится своей работой. Или работа в музее становится опасной? Е. Молчанова, сама много лет проработавшая в Музее революции (в ленинградском его филиале), убеждена, что мастер работал в Центральном Музее революции. А значит, имел доступ к подлинным документам, в которых роль как Сталина, так и тех, кого в 30-х объявили «врагами народа», не соответствовала новым канонам. Сотрудники этого музея, как носители вредных и излишних знаний, соответственно, были просто ликвидированы. Их память (ох уж эта тема избавления от памяти в «Мастере и Маргарите»!) должна была быть обнулена. «Стать сотрудником Музея революции было возможным только после тщательнейших проверок и с дипломом МГУ — ЛГУ. Я знаю, что так, как заставляли лгать в музеях исторических, не заставляли ни в каком другом. Почему у Мастера нет имени? Да потому, что его „стерли“, как вычистили и стерли почти всех сотрудников, включая и директора ленинградского музея после убийства Кирова. Сначала все исчезли бесследно, потом, сами понимаете, что последовало. По своей воле из музея в ту пору можно было уйти только на нары, не по своей — тоже. Вероятно, так Мастер очутился там, где очутился, не помня даже имени своей первой жены — тоже сотрудницы музея, которую тоже стерли из памяти даже близких» (письмо Е. Молчановой мне от 12 августа 2004 года).

Но сначала мастер решил сам совершить рывок на свободу. Независимость от мелких бесов ему дала помощь Беса главного. Освобождение пришло к нему в виде шальных, «случайно» найденных денег. Деньги позволяют ему из «служащего» превратиться во «фрилансера», в «человека свободной профессии».

Это была случайная находка? Но если в романе Булгакова даже кирпичи просто так никому на голову не падают, то, может быть, и кошельки тоже?

Деньги, на которые мастер творил свое произведение, он нашел в грязи. «Вообразите мое изумление, — шептал гость в черной шапочке, — когда я сунул руку в корзину с грязным бельем и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете!» (гл. 13).

А откуда они там взялись? Чтобы не было сомнений в том, кто подсунул мастеру облигацию, во второй полной рукописной редакции романа (1938 год) эта облигация еще и начинается с числа 13[121]. И сам мастер впервые появляется в главе под номером тоже 13 («Явление героя»).

Неужели по этому когтю нельзя определить льва?

История с облигацией, по которой мастер выиграл сто тысяч рублей, становится еще более несимпатичной, если вспомнить, кто именно выиграл эту самую облигацию в первом варианте булгаковского романа. «Не могу вам описать, какое лицо было у Варравы, когда он выходил из кордегардии. Вообразите себе человека, который имел в кармане железнодорожный билет и вдруг совершенно неожиданно выиграл по этому билету сто тысяч рублей… Он улыбался, и улыбка его была совершенно глупа и беззуба, а до допроса у Марка Центуриона Вар освещал зубным сиянием свой разбойный путь. — Ну, спасибо тебе, Назарей, — вымолвил он, шамкая, — замели тебя вовремя!»[122]

Итак, мастер получил «свободу от», чтобы она превратилась в «свободу для». Его выкупили для служения новому господину. Месье. Мессиру.

Второй дар Воланда мастеру — мир грез и видений. Воланд одалживает мастеру свои глаза, дает ему видения. Мастер же (которого Булгаков выводит на сцену в 13-й главе[123]) эти видения пропускает через свой литературный гений.

Изначально у Булгакова все было очевидно: автор «романа о Пилате» — Воланд. Но по мере переработки романа «исполнителем» рукописи становится человек — мастер.

Такая линия намечена еще в начале истории романа — в 1929 году: «Так вы бы сами и написали евангелие, — посоветовал неприязненно Иванушка. Неизвестный рассмеялся весело и ответил: — Блестящая мысль! Она мне не приходила в голову. Евангелие от меня, хи-хи…»[124]

Впервые на страницах булгаковского романа мастер появляется довольно поздно — в тетрадях 1931 года (позже, чем Маргарита)[125]. Кстати, поначалу для себя Булгаков обозначает его «Фауст». Автором же романа о Пилате он становится еще позже — только осенью 1933 года (он еще «поэт»; впервые «мастером» называет его Азазелло)[126].

До той же поры авторство Воланда несомненно. Даже свое имя мастер заимствовал у Воланда. «В первых редакциях романа так почтительно именовала Воланда его свита (несомненно, вслед за источниками, где