определенных условиях от них можно было ожидать проявлений недовольства. Но вряд ли бунта, поскольку в советской политической практике он был возможен только при расколе Политбюро (как в 1957 и 1964 годах).

Однако политическое руководство, включая реформатора Горбачева, и не думало подрывать сложившийся порядок вещей. Оно продолжало последовательно выступать за сохранение сложившейся в начале 1930-х годов системы совхозов и колхозов. Это делалось несмотря на то, что в стране из как минимум девяти реально существующих видов получения продовольствия на внутреннем рынке (традиционные многопрофильные колхозы; традиционные многопрофильные совхозы; специализированные колхозы, включая рыбопромысловые; совхозы, превращенные в аграрные комплексы по современным западным технологиям; индустриальные производства по добыче белка (морской и океанский рыболовный флот и рыбоводческие хозяйства предприятий, птицефабрики); «подшефные» совхозы и колхозы, являющиеся частью индустриальных холдингов или рассчитанные на обслуживание элиты; личные подсобные хозяйства колхозников и рабочих совхозов (включая право на владение личным рабочим скотом и отарами для некоторых скотоводческих регионов СССР); дачи и садовые товарищества горожан и жителей индустриальных поселений; сбор дикорастущих растений, грибов, охота и рыбалка, в том числе осуществляемые в рамках потребительской кооперации) традиционные многопрофильные совхозы и колхозы, особенно в лесной зоне, были наиболее убыточными и «безнадежными». Даже нельзя было сказать, что их функционирование было направлено на создание рабочих мест, поскольку с конца 1960-х годов (в острой форме — с середины 1970-х годов) сельское хозяйство ощущало нарастающую нехватку рабочих рук, а это открывало дальнейшие возможности по сокращению и объемов убыточного производства, и неэффективной аграрной инфраструктуры.

Если же говорить о достижении «продовольственной безопасности» в современной трактовке (или о самообеспечении продовольствием в терминологии того времени), то ситуация развивалась в направлении, обратном желаемому: СССР все более зависел от поставок западного зерна и сои для откорма закупаемых на Западе пород скота и птицы в аграрных комплексах, спроектированных и отчасти обслуживаемых западными специалистами.

В этом плане принципиальная разница между покупкой на Западе зерна и покупкой там же мяса и птицы была только в том, что перевозка зерна и последующий процесс откорма скота на территории СССР вели к крупным потерям. Помимо нарушения технологий перевозки и откорма, значительную роль играли и массовые хищения кормов. Ведь колхозникам было выгодно бесплатным (ворованным) комбикормом откармливать свой личный скот и птицу, а не тратить на заготовку кормов для них почти все свободное время, как это было до 1970-х годов, а значит, у них появлялось больше свободного времени, которое тратилось на просмотр телевизора и потребление алкоголя. Последний неизбежно приводил и к небрежному обращению с колхозным имуществом, и к преждевременной смерти самих крестьян.

Помимо аграрной сферы, у руководства СССР оставались большие возможности и по другим крупным сокращениям бюджетных расходов, будь то аппетиты ВПК, военных, машиностроителей или отказ от принятых социальных обязательств, например от бесплатной раздачи сотен тысяч квартир в год, вместо того чтобы попробовать продавать (в том числе в кредит) хотя бы 10–20 % из них. Возможен был и такой вариант стабилизации, как повышение цен на базовые продовольственные товары (пусть не в два с лишним раза, как предлагали финансисты, но хотя бы на треть, на половину), что освободило бы бюджет от значительных, в том числе валютных, обязательств. В конце концов, власть не боялась довольно резко поднимать цены на водку, бензин или на дефицитные товары и довольно массовые услуги.

Разумеется, после того как стало ясно, что дела в экономике пошли плохо, еще более простым, разумным и эффективным решением был бы отказ СССР хотя бы от части старых обязательств в международной сфере и, главное, от участия в новых внешнеполитических авантюрах. Однако поздний СССР до Горбачева регулярно брал на себя заботу о все новых «друзьях», встававших на путь «социалистической ориентации» (Ангола, Афганистан, Гренада, Йемен, Никарагуа, Эфиопия).

Вместо решения всех этих непростых, но конкретных финансово-экономических и бюджетных вопросов (что регулярно предлагал финансовый и макроэкономический блок правящей в СССР диктатуры) ключевой проблемой, над которой билось политическое руководство, была проблема административная. Его очень волновало качество исполнительного аппарата нижнего уровня — директоров заводов, совхозов, научных учреждений, председателей колхозов. Поскольку прямо об этом сказать было сложно, обсуждение проблемы де-факто заменялось дискуссией о формах и методах повышения производительности труда.

Какой объем полномочий должен быть у директоров и председателей в руках, чтобы они смогли повысить производительность, вернуть инвестиции бюджету и одновременно решить социальные проблемы подчиненных? Это, собственно, и была проблема, решаемая в рамках понятия «хозрасчет». Однако оставалось непонятным: как они должны быть скоординированы между собой? Какова должна быть степень их свободы в этом отношении и степень полномочий планирующих и распределяющих органов? И при этом как сделать так, чтобы директора и председатели не превратились в новый класс богатеев, не нуждающихся более в руководящей роли партии, но при этом обеспечили максимальную занятость граждан и по возможности решили часть проблем местных сообществ?

В рамках этой парадигмы у многих, но далеко не всех членов политического руководства возникало два вопроса.

Во-первых, не поможет ли экономическому росту передача регионам бóльших прав в деле организации экономики и, соответственно, не сократить ли вновь, как при Хрущеве, московскую министерскую бюрократию, тем более что для этого были все основания? Московская бюрократия блокировала инициативы, идущие не от своих предприятий, не из недр своей «системы», и было очевидно, что в результате консолидации ресурсов, выделенных из бюджета на определенную отрасль, министерства оказывают сильное и перманентное давление на центральные органы управления, в том числе и за счет делегируемых в них на работу представителей отраслей и «систем».

Второй вопрос состоял в следующем: насколько можно позволить частной инициативе компенсировать недоработки директоров, председателей и плановой экономики в целом и где должны проходить границы допустимого для этой инициативы?

Из правильного ответа на эти вопросы должно было быть извлечено решение для наиболее острой экономической проблемы страны — как накормить постоянно увеличивающееся, богатеющее и желающее все более широкого рациона, современных потребительских товаров и бытовых услуг городское население?

Для поиска путей решения этих проблем в государственном и партийном аппарате еще в первой половине 1970-х годов сложились, а к 1980-м годам укрепились четыре принципиальные позиции.

Сторонники «плановой экономики» (в том числе руководство Отдела плановых и финансовых органов ЦК КПСС) считали, что план и дисциплина являются приоритетом, министерская система важна и нужна, но допускали аккуратное продолжение и развитие «косыгинских реформ» (с опорой на эксперименты и поиск новаторских моделей). В том числе они были готовы обсуждать ограниченное расширение частной (кооперативной) сферы в советской экономике, то есть восстановление ее в формате,