Поиски оптимальной комбинации и по возможности беспроигрышных решений осложнялись тем, что люди, призванные принимать решения и научно обосновывать их, кто в большей, кто в меньшей степени находились под воздействием идеологии строительства коммунизма (социализма). Это удерживало их от предложения мер, свойственных «буржуазной» экономике, и тем более от прямого копирования ее важнейших механизмов, то есть рациональное целеполагание в выстраивании экономически и социально эффективных схем было сильно ограничено идеологически. Значительное влияние в первой половине 1980-х годов имело и состояние здоровья «первых лиц», и их сложные взаимоотношения, и взаимное недоверие.

С точки зрения реальной экономики ситуация в СССР 1965–1987 годов была очевидна — в отсутствие реальных хозяев производительность была низкая, в результате экономическая эффективность производства сильно отставала от западных конкурентов. Но не это, не колоссальные расходы на непроизводительную «оборонку» и многочисленных «людей в погонах» и тем более не технологическое отставание были самой главной проблемой.

Как следовало из цитируемого в четвертой части доклада Брежнева (осень 1980 года), главная проблема руководителям страны виделась в том, что при примерно двукратном росте производимой промышленной продукции за достаточно короткий период 1965–1980 годов базовые отрасли (прежде всего металлургия, добыча руд и угля, а также энергетика) не успевали наращивать производство сопоставимыми темпами. Для сравнения, наши современники могут себе представить, что было бы, если бы в России 2021 года выпускалось почти всего, кроме продовольствия, и в первую очередь машиностроительной продукции и топлива, в два раза больше, чем в 2006-м.

Однако при этом расходы ресурсов на производство единицы продукции были слишком высоки, примерно в четыре раза выше западных. А это понуждало строить добывающую промышленность соответствующих размеров, что требовало коллосальных капитальных инвестиций. Выделять эти инвестиции уже не было возможности, поскольку они тратились на аграриев, оборонку и растущие социальные расходы. Соответственно возникал ряд «узких мест», которые тормозили развитие промышленности. Прежде всего это недостаток металлов, их плохое качество и небрежное использование в производстве. Кроме того, интенсивное производство велось без адекватной замены оборудования — промышленные мощности устаревали. Гонка за объемами производства приводила к строительству новых (зачастую огромных) заводов для каждой новой массовой модели, а не к смене оборудования и обновлению модельного ряда. К тому же к концу 1970-х в силу демографических причин для вновь построенных заводов уже не хватало персонала.

На такую экстенсивную политику развития уже не хватало ресурсов, приходилось снижать темпы роста. Однако еще в 1981 году ситуация отнюдь не выглядела катастрофично. Надо было просто решить, какой именно из священных коров (ВПК, космос, армия, сельское хозяйство, стабильные цены, социальная политика, помощь союзникам и сателлитам) пожертвовать. Где-то надо было урезать расходы, чтобы оживить металлургию, горнорудную, лесодобывающую и угольную промышленность, нефтедобычу и нефтепереработку, поискать дополнительных средств на развитие атомной энергетики и переработки сельхозпродукции.

Критически важным было только то, что цены в советской экономике были плохо сбалансированы и не учитывали трендов десятилетий устойчивого развития. Базовые потребительские товары продавались по ценам 20-летней давности в условиях повышения общих доходов населения. Это происходило в ситуации, когда объем производства этих товаров уже было невозможно удержать на прежнем уровне в абсолютных величинах, не то что его увеличить в процентном отношении, чтобы удовлетворить возрастающие потребности граждан. Это означало постоянный рост дефицита и усиление социального недовольства. При этом к 1980-м годам уже было непонятно, что лучше — тотальное недовольство дефицитом или однократное недовольство от повышения цен при последующем сокращении дефицита. После смерти Суслова, главного идеолога стабильных цен на основные товары, Брежнев принял решение о повышении, но оно не было реализовано ни Андроповым, ни его наследниками на посту Генсека.

Однако ценовая политика прямо влияла на бюджет, который с учетом больших непроизводительных расходов (оборонка, военнослужащие, социальные обязательства, не говоря уже о поддержании советских союзников в Восточной Европе и других странах планеты) с трудом сводил концы с концами. Он не подразумевал создания существенных резервов, которые появились у других государств-нефтепроизводителей в эпоху сверхвысоких доходов 1970-х — начала 1980-х годов, а значит, был готов обрушиться в результате любого крупного экономического события, будь то советская внешнеполитическая авантюра, неудачная внутренняя реформа и уж тем более серьезное падение цен на нефть на мировом рынке.

Упоминающие о зависимости СССР от нефтяного экспорта при этом обычно не учитывают тот факт, что за твердую валюту страна продавала всего 5 % нефтедобычи. Странам-сателлитам шло 10 % в обмен на поставки (в лучшем случае) трамваев, зеленого горошка в банках и полированной мебели. А 85 % нефти бездарно тратились внутри страны, прежде всего на освещение и отопление растущих городов и топливо для все возрастающего количества неэкономичных моторов тяжелых грузовиков, тракторов, комбайнов, самолетов и, конечно, танков. При этом отопление зачастую «грело воздух», а техника использовалась крайне неэффективно.

Советские экономические власти могли бы всерьез задуматься (а не впустую декларировать, что нередко случалось) об экономии этих расходов и о наращивании нефтяного экспорта в обмен на свободно конвертируемую валюту, в частности о том, стоит ли в целом так мощно инвестировать в советскую агропромышленную сферу? И окупается ли наделение ее дешевым бензином и дизельным топливом? Или же стоит сократить эти расходы топлива, чтобы направить большее количество нефти на экспорт для прямой закупки продовольствия (прежде всего мяса) за рубежом?

Этого настойчиво требовала изменившаяся с 1930-х годов (когда были заложены основы советской экономики) демографическая и экономическая ситуация. Если в 1930-е 70 % населения страны жило в селе и кормило 30 % тех, кто жил в городах, то к 1980 году почти 70 % населения жило в городах, а состарившееся и спившееся (во многих, хотя и не во всех республиках) сельское население уже просто не было способно его прокормить, несмотря на возросшую производительность и механизацию труда.

Однако устаревшая структура управления страной диктовала сверхпредставительство выходцев из сельских районов и областей во власти. На любой региональной партийной конференции численно доминировали делегаты (как правило, руководители), представлявшие пусть малонаселенные, но многочисленные сельские районы, а не города. На общепартийных мероприятиях — пленумах и съездах — численно преобладали представители многочисленных небольших аграрных областей. Регионы, где были крупные города с их острыми проблемами в снабжении огромной человеческой массы, находились в явном меньшинстве. Партийные руководители (включая Михаила Горбачева) привыкли управлять наиболее массовой и однотипной категорией своего «партийного актива» — председателями колхозов и директорами совхозов, а также их районными начальниками. Основным способом управления было распределение ресурсов, выбитых из «центра». Если бы у региональных руководителей был существенно сокращен этот источник власти и управления, то при