больше Себастьян не сказал ни слова, только каждую минуту улыбался и в изумлении мотал головой. Мохаммеда все это серьезно тревожило.

Они наняли несколько лодок, пересекли Рувуму и на противоположном берегу остановились на ночевку. В течение ночи Мохаммед дважды просыпался, вылезал из-под одеяла и подползал к Себастьяну проверить его состояние. И оба раза убеждался, что Себастьян спокойно спит и серебристые лунные лучи освещают улыбку на его губах.

В середине утра Мохаммед остановил отряд в чаще леса и вернулся в хвост, чтобы переговорить с Себастьяном.

– Вон там, сразу за опушкой, находится деревня М’топо, – сообщил он, протягивая руку вперед. – Уже виден дым костров.

Над деревьями действительно тянулись сероватые пятна дыма, издалека доносился лай собаки.

– Хорошо. Я понял. Сейчас пойдем дальше.

Себастьян с трудом натянул сапоги и нахлобучил на голову шлем.

– Сначала я пошлю вперед аскари, они должны окружить деревню, – сказал Мохаммед.

– Это еще зачем? – удивленно посмотрел на него Себастьян.

– Иначе, когда мы явимся, там уже никого не будет.

За время службы в германской императорской армии Мохаммед не раз побывал в подобных экспедициях по сбору налогов.

– Ну что ж, если ты считаешь, что это нужно… – неуверенно согласился Себастьян.

Через полчаса в маскарадной форме немецкого офицера Себастьян с важным видом вошел в деревню М’топо, и прием, который оказали ему жители, вселил в его душу некоторое смятение. Его торжественный вход сопровождался поистине ужасающим хором горестных жалоб и причитаний двух сотен человеческих существ. Некоторые стояли на коленях, и все до единого заламывали перед ним руки, стучали кулаками в грудь и демонстрировали иные знаки переживаемых ими глубочайших страданий. На другом конце деревни под охраной Мохаммеда и двух аскари его поджидал сам М’топо, старейшина и вождь деревни.

М’топо был уже глубокий старик с шапкой седых волос на голове и истощенным телом – как говорится, кожа да кости. Один глаз его остекленел от так называемой тропической офтальмии. Он явно пребывал в весьма возбужденном состоянии духа.

– Я падаю ниц перед тобой, о великолепный и милостивый господин, – приветствовал он Себастьяна и распростерся перед ним ниц.

– Послушай, ты понимаешь ли… это вовсе не обязательно, – пробормотал Себастьян.

– Вся моя бедная деревня говорит тебе: «Добро пожаловать», – продолжал скулить М’топо.

С глубокой горечью в голосе он покаялся в том, что приход Себастьяна случился так неожиданно, что застиг его врасплох. Дело в том, что он ждал посещения экспедиции по сбору налогов еще только через два месяца и не успел позаботиться о том, чтобы подальше припрятать свое богатство. В земляном полу его хижины было закопано почти тысяча серебряных португальских эскудо и в полтора раза больше золотых немецких марок. Торговля его деревни вяленой рыбой, выловленной сетями в Рувуме, была поставлена на широкую ногу и приносила приличную прибыль.

Теперь он с жалким видом поднялся на дряхлые колени и подал знак двум своим женам поскорей тащить табуретки и тыквенные бутылки с пальмовым вином.

– Год выдался ужасный, ужасный: стихийные бедствия, эпидемии, голод, – начал М’топо заранее заготовленную речь, когда Себастьян уселся и слегка подкрепился.

Речь его продолжалась пятнадцать минут, и Себастьян уже довольно неплохо владел суахили, чтобы понимать рассуждения старика. Они глубоко тронули его душу. А под влиянием пальмового вина, а также своего нового, радужного взгляда на жизнь вообще он почувствовал глубокое благорасположение к этому старику.

Пока М’топо говорил, остальные жители деревни потихоньку рассосались и забаррикадировались в своих хижинах. Когда происходит отбор кандидатов в петлю, лучше всего не привлекать к себе излишнего внимания. И над деревней повисла скорбная тишина, нарушаемая лишь жалобным плачем грудного ребенка да препирательством двух шелудивых дворняжек за право обладания куском рыбьей требухи.

– Манали, – нетерпеливо перебил Мохаммед стариковское перечисление бед, свалившихся на деревню. – Позволь мне обыскать его дом.

– Погоди, – остановил его Себастьян.

Озираясь вокруг, он заметил под одиноко растущим посередине деревни баобабом примерно дюжину грубо сработанных носилок. Он встал и двинулся прямо к ним.

Увиденное там настолько ужаснуло Себастьяна, что у него перехватило горло. В каждых носилках лежало по человеческому скелету, кости которого все еще были покрыты тонким слоем живого мяса и кожи. Здесь вперемешку лежали совершенно голые мужчины и женщины, но они были настолько истощены, что почти не представлялось возможности определить их пол. Животы их ввалились до позвоночника, локти и колени на тонких, как палки, конечностях являли собой огромные, уродливые узлы, отчетливо выпирало каждое ребрышко, лица со съежившимися губами скалили зубы в злобной, насмешливой улыбке. Но настоящий ужас представляли ввалившиеся глазницы: широко раскрытые веки застыли без движения, а глаза светились, как красные мраморные шарики. В них не было ни зрачков, ни радужной оболочки, одни только, словно отполированные, глазные яблоки цвета крови.

Себастьян торопливо сделал шаг назад, чувствуя, как в животе поднимается и подступает к горлу волна тошноты. Не доверяя своей способности сейчас говорить, он жестом подозвал к себе М’топо и показал на тела.

М’топо бросил на них равнодушный взгляд. Эта картина для него была настолько обыденна, что он даже не очень-то помнил о существовании этих людей. Деревня была расположена на самой границе так называемого пояса обитания мухи цеце, и он с детства привык видеть лежащих под баобабом больных летаргическим энцефалитом или, иначе, сонной болезнью, находящихся в состоянии комы, которая предшествует смерти. Он никак не мог понять, чем так озабочен Себастьян.

– Когда… – начал было Себастьян, но голос его дрогнул, и, прежде чем продолжить, он судорожно сглотнул. – Когда эти люди в последний раз ели?

– Не так уж давно, – ответил М’топо, озадаченный этим вопросом.

Всякий знает, что, как только таким больным придет время уснуть, в пище они больше не нуждаются.

Себастьян не раз слышал о том, что люди порой умирают от голода. Так бывает в таких, например, странах, как Индия, но здесь он впервые столкнулся с таким фактом. Внезапно его охватило чувство отвращения.

Перед ним был неопровержимый факт, говоривший о том, что М’топо его не обманывал. Это был настоящий голод, которого, как он сам прежде считал, здесь не существует, – а он сейчас пытается отнять у этих людей деньги!

Себастьян медленным шагом вернулся к своей табуретке и сел. Снял с головы тяжелый шлем, положил на колени и так сидел, с несчастным видом уставившись на свои ноги. Чувство собственной вины и сострадания сделало его беспомощным и бессильным.

В свое время Флинн O’Флинн скрепя сердце снабдил Себастьяна сотней эскудо на путевые расходы – мало ли какие могут возникнуть чрезвычайные обстоятельства до того, как он