красиво перехитрить. Притворяясь, что я согласен, что я готов ждать прибытия их хана, я предлагаю сесть в седло и проехать несколько ярдов для их развлечения в ожидании хана. В стремлении увидеть представление, как они легко попадают в ловушку, и на следующей минуте я летел по дороге, а за мной рой голых ног в жестокой погоне за мной, с криками, чтобы я остановился. К счастью, у них не было под рукой лошадей, но некоторые из этих долговязых парней могут бегать почти как олени, и только превосходный отрезок дороги позволил мне оторваться от преследователей.

Персы хитрее, по сравнению с османли, но в эту игру можно бы было играть с ними довольно часто из-за их стремления посмотреть на велосипедную езду. Однако, дорога редко была достаточно гладкой, чтобы оправдать такую попытку. Я с удовлетворением узнал от персидского консула в Эрзеруме, что моего запаса турецкого языка хватит мне довольно далеко по пути в Тегенан. Люди к западу от столицы, говорят на диалекте, известном как турецкий табриз. Тем не менее, я нахожу довольно большую разницу.

Почти каждый перс указывает на велосипед и говорит: «Boo; ndmi ndder» («Вот, что это?»). Мне понадобилось несколько дней, прежде чем я смог точно понимать, что они имеют в виду. Они также чрезвычайно плодотворны в использовании очаровательного термина кардаш при обращении ко мне. Расстояние теперь считают farsakh (примерно четыре мили) вместо часов. Хотя farsakh является более осязаемым и всеобъемлющим измерением, чем турецкий час, в действительности он почти так же ненадежен. К вечеру я поднимаюсь в более гористый регион, населенный исключительно кочевниками курдами. Из точек с хорошим углом обзора группы их палаток можно наблюдать то тут, то там у основания гор. Спускаясь в травянистую долину или низину, я оказываюсь в непосредственной близости от нескольких разных лагерей и с нетерпением жду возможности провести среди них ночь. Сейчас я нахожусь в самом сердце Северного Курдистана, который охватывает как персидскую, так и турецкую территорию, и этот случай является наиболее подходящим для того, чтобы увидеть что-то из этих диких кочевников на их собственных горных пастбищах. Зеленую лужайку оказалось легко преодолеть, и я спешиваюсь перед палаткой шейха в присутствии очень заинтересованной и интересной аудитории. Полудикие собаки тоже заинтересованы мной, но в другом и менее желательном смысле, когда я подхожу, но люди отгоняют их камнями, и когда я спешиваюсь, они ведут меня и велосипед сразу в палатку своего вождя. Палатка шейха достаточно вместительна, чтобы почти укрыть полк, и она разделена на отсеки, похожие на предыдущее описания. Шейх - крупный здоровенный мужчина лет сорока пяти, одетый в тюрбан размером с пол бушеля (сосуд емкостью 35 л.) и одетый почти как зажиточный турок; на самом деле, курды восхищаются османами и презирают персов. Велосипед прислонен к ковровой перегородке, и после обычного обмена вопросами, великолепный парень, который должно быть ростом не менее двух метров и с широкими плечами, садится на корточки рядом со мной и начинает подхалимничать, скручивая мне сигареты, задавая вопросы и с любопытством разнюхивая что-либо обо мне, что кажется ему странным. Я показываю им, среди прочего, свою кабинетную фотографию во всей красе заостренных усов и парадного костюма. После критического экзамена и краткой конференции они объявляют меня «английским пашой».

Затем я вручаю шейху набор своих набросков, но курды недостаточно цивилизованы, чтобы оценить их. Они держат их вверх ногами и боком. Не имея возможности что-либо из них понять, шейх крутит их в руках и выглядит довольно смущенным, как человек, обладающий чем-то, с чем он не знает, что делать.

Заметив, что женщины с большим интересом относятся к этим разговорам из-за низкой перегородки и еще не смирившись с мусульманской идеей о том, что женщин обычно игнорируют и не обращают на них внимание, я рискую показать фотографию им. Они, кажется, очень смущены, обнаружив себя объектом непосредственного внимания, и кажутся еще более дикими, чем мужчины, поскольку не понимают такого продукта цивилизации, как фотографии. Чтобы удовлетворить интерес этих полу цивилизованных детей пустыни требуется большего количества материальных объектов, чем эскизы и фотографии.

Они приносят мне свои пистолеты и копья, чтобы я взглянул и оценил их, а затем мой рослый распорядитель начинает интересоваться моим револьвером. Сначала извлекая патроны, чтобы предотвратить несчастный случай, я передаю его ему, и он берет его для осмотра шейхом. Шейх долго и задумчиво осматривает маленького красавца Смит & Вессон, а затем несколько минут играет с ним, явно не желая мне его возвращать. Наконец он просит меня дать ему патрон и позволить ему выйти и проверить его точность. Мне становится немного неловко от его очевидной алчности в отношении револьвера, но в этой просьбе я вижу свою возможность дать ему понять, что для него мой пистолет был бы бесполезным оружием, сказав ему, что у меня есть всего несколько патронов, а другие абсолютно не пригодны в Курдистане или соседних с ним странах. Признавая немедленно его бесполезность для себя при таких обстоятельствах, Шейх возвращает оружие без замечаний. Конфисковал бы он пистолет без этого своевременного замечания, трудно сказать.

Вскоре после ужина происходит забавный инцидент. Все необычайно тихо, один остроухий юноша слышит навязчивое тиканье моего Уотербери и это так поражает вниманием слухача, что за ним все остальные тоже начинают слушать; тик-так, тик-так явно различимы для всех в комнате, и они становятся очень заинтересованными и удивленными, и начинают смотреть на меня для объяснения. Во мне пробуждается дух иронии, я тоже улыбаюсь, но делаю вид непонимания и невинности относительно таинственного тиканья и поражаюсь вниманию слухача вместе со всеми. Предполагая, что у нас достаточно дружеские отношения, наш двухметровый друг начинает искать часы в моей одежде, но они прячутся в брелке в панталонах и не имеют цепочки. Часы остаются не найденными. Тем не менее, наклонив голову и слушая, он выясняет, и объявляет, что это где-то около моей личности. Затем извлекаются Уотербери, и громкость их тиканья пробуждает удивление и восхищение курдов, даже в большей степени, чем турок. В течение вечера неизбежно возникает вопрос об руссах, османли и англисах, и я клятвенно шепчу одобрение, сложив указательные пальцы и заявляя, что англичане и османли - это кардаш. Я показываю им свои турецкие тескери, которые некоторые из них одаривают пылкими поцелуями. Когда, подвигав туда и сюда несколько камней, я объяснил им, как в 1877 году ненавистный московский народ оккупировал разные города мусульман, один за другим, а англичане помешали им оккупировать