знаменует собой нечто большее, чем святость. Хотя Евфрат течет мимо, они, очевидно, объединены в своей враждебности к мылу и воде, как наверное ни к чему другому. Фактически, судя по внешнему виду, вода - это единственное, в чем они практикуют воздержание. Сам монастырь представляет собой массивную конструкцию из обтесанного камня, окруженную высокой стеной с бойницами для защиты. К стене пристроен длинный ряд небольших комнат или камер, в которых жили монахи в более благополучные дни. Некоторые из них в настоящее время заняты стариками.

В 5:30 вечера звонит колокол к вечерней службе, и я с моим проводником въезжаем в монастырь. Это большое, выглядящее пустым здание простой, массивной архитектуры, и, кажется, оно было построено с еще одной целью - противостоять осаде или нападению и как место убежища для людей в трудные времена. Среди прочих светских атрибутов здесь находится большая кирпичная печь для выпечки хлеба. Во время последней войны это место подверглось обстрелам русскими, чтобы выбить отсюда курдов, которые овладели монастырем и под прикрытием этих крепких стен нападали на русские войска, наступавшие на Эрзерум. На это указывают множественные отверстия, оставленные выстрелами русских, а также следы земляных работ, которые проводились на позициях русских за рекой.

Теперь одна часть здания используется как хранилище для зерна и сотни голубей курлычат и сидят на перекладинах, превратив это место в свое постоянное жилище, залетая сюда через узкие проемы под крышей. И весь интерьер в отвратительно грязном состоянии. Грубые изображения фресок разных святых из григорианской культуры ранее украшали стены, а яркие цветные плитки украшали проход к алтарю. Ничто не различимо в наши дни, кроме рушащегося и наполовину уничтоженного свидетельства прошлой славы. И священники, и люди здесь кажутся безнадежно утонувшими в трясине скупости и лукавства, с одной стороны, и слепого невежества и суеверий, с другой.

Покрытые жирными и потрёпанными капюшонами, священники совершают несколько бессмысленных маневров, состоящих в основном из показного проявления благоговения перед алтарем, покрытым потрепанной драпировкой, никогда не поворачиваясь к нему спиной, во время своего шествия с Библией в руках, бормоча и вздыхая. Мой самоназванный гид и я составляем всю общину во время «служения». Всякий раз, когда священники издают особенно глубокий вздох или припадают, чтобы пробормотать свои молитвы на двойной скорости, они неизменно бросают на меня скрытый взгляд, чтобы убедиться, что я замечаю непостижимую глубину их святости. Они могут не беспокоится в этом отношении, ибо самый неформальный наблюдатель не может не чувствовать, что это по истине непостижимо - таким образом непостижимо, на самом деле, настолько, что это будет невозможно постичь даже в судный день. Примерно через десять минут священники прекратили бормотать, даровали фарисейский поцелуй на изодранном покрывале своих Библий, милостиво позволяют сделать то же самое моему воинственному спутнику а также двум или трем оборванцам, которые, по-видимому, раболепно пробрались сюда именно для этой особой цели. Затем священники поспешно отступили за лоскутную занавеску, но в следующую минуту они снова появляются в проеме, их лица выражают глубокое облегчение, как будто они счастливы, выполнив тяжелую задачу, которая грузом давила на их умы весь день. Нас, с великим почтением, приглашают отужинать вместе со всеми, в общей трапезной. Угощение состоит из yaort и пиллау, к которым в качестве комплимента посетителям добавляют пять соленых рыбёшек размером с сардину. Самый жирный на вид священник с глубокомысленным видом выбирает себе пару рыбок, как будто они являются совершенно неотразимым деликатесом, оставляя по одной за нас, остальных. Испытывая жажду от соленой рыбой, он затем захватывает то, что осталось от яорта, наливает в него воду, тщательно смешивает всё вместе немытой рукой и огромным глотком выпивает полный литр жижи с огромнейшим удовольствием. Вскоре священники начинают громко рыгать, что, по-видимому, является хорошо понятным признаком достижения предела их поглощающих способностей. Три голодных мирянина, которые наблюдали за нашим обедом с, казалось бы, жалкими лицами, теперь тащат деревянный поднос целиком в свой угол и жадно пожирают остатки.

Все в этой зале ненормально грязно, и я рад, когда кончаются неизбежные сигареты, и мы удаляемся в помещения, отведенные нам в деревне. Здесь мой собеседник извлекает из какого-то таинственного уголка своей одежды щепотку чая и несколько кусочков сахара. Сельский житель быстро разжигает огонь и готовит чай, с нетерпением выполняя свои услуги, ожидая, что он получит скромную долю того, что для него является непривычной роскошью. Будучи вознагражденным крошечным стаканом чая и кусочком сахара, он кладет сладкий кусок в рот и с шумным удовлетворением сосет чай через него, растягивая, по-видимому, восхитительное ощущение, производимое таким образом, до полной пары минут.

Во время этого краткого наслаждения невероятным вкусом, множество его оборванцев - единоверцев стоят вокруг и смотрят на него со смешанной завистью и алчностью. Он целых две минуты находится на гордом возвышении обладателя сравнительной роскоши, и между медленными, затяжными глотками чая с напускным равнодушием взирает на их завистливое внимание. Вряд ли можно представить себе более несчастных людей, чем монашеское сообщество св. Оганеса. Я бы не удивился, увидев, что они завидуют даже изгоям страны.

Следующим утром со снежных склонов Арарата дует сильный и холодный ветер, и дрожащие полуголые бедолаги бредут к полям и пастбищам - с синими носами и недовольными лицами, горбясь и сжимаясь. Естественно задаться вопросом, как же они выживаю, когда приходит зима. Свободные жители окрестной местности переживают достаточно тяжелые времена, переживая унылые зимы безлесной и гористой страны. Но они, по крайней мере, не имеют другой власти над собой, и никому и ничему не подчиняются, кроме своих личных и семейных потребностей. Они проводят дни, сбившись вместе в своих невентилируемых лачугах, над тлеющим огнем тезека. Но эти люди кажутся беспомощными глупцами под властью пары хитрецов, толстопузых священников, которые относятся к ним с меньшим вниманием, чем к монастырским буйволам. Одиннадцать миль по главной тропе, по которой вполне можно ехать, привели меня в большую деревню Дядин. Дядин отмечен на моей карте как довольно важное место, поэтому я подхожу к нему со всей уверенностью в получении хорошего завтрака. Мои поиски еды встречаются с назойливостью bin bacalem пятисот одетых в тряпки оборванцев, самой беспощадной и бесцеремонной толпы, какой только можно вообразить. В своем рвении и нетерпении видеть, как я еду, и в их раздражающем безразличии к моим собственным неотложным желаниям. Некоторые из них прямо говорят мне, что хлеба нет. Другие, более внимательные, спешат и приносят достаточно хлеба, чтобы накормить дюжину людей, а один парень приносит пару луковиц. Положив в карман