И она протянула ему написанный в Лоустофте листок.

Пол едва смог его дочитать из-за выступивших на глаза слез. Дочитав, он пересек комнату и с рыданиями бросился перед миссис Хартл на колени.

– Я его не отправила и тебе показываю лишь для того, чтобы ты увидел мои мысли.

– Мне больнее его читать, чем то, другое, – сказал он.

– Нет, я не стану тебя мучить. Порою мне хочется разорвать тебя на куски, так велика моя обида, так неуправляем мой гнев! Почему, почему я должна стать жертвой? Почему жизнь будет для меня беспросветна, а перед тобой открыты все пути? Итак, ты видел их все. Которое выберешь?

– Я не могу считать то, другое, правдивым выражением твоих мыслей.

– Но такими они будут, когда ты меня бросишь. И такими были на море. И это я чувствовала, когда получила в Сан-Франциско твое письмо. Для чего ты стоишь на коленях? Ты меня не любишь. Мужчина должен молить на коленях о любви, не о прощении.

И все равно, говоря, она положила руку ему на лоб, и отвела назад его волосы, и заглянула ему в лицо.

– Хотела бы я знать, любит ли тебя та женщина. Не отвечай, Пол. Думаю, тебе лучше уйти.

Она взяла его руку и прижала к груди.

– Скажи мне одно. Когда ты говорил о возмещении, имел ли ты в виду… деньги?

– Нет. Конечно нет.

– Надеюсь… надеюсь, что так. Что ж… иди. Уинифрид Хартл больше тебя не побеспокоит.

Она взяла записку с угрозой отстегать его кнутом и порвала на кусочки.

– Мне можно оставить себе другое письмо? – спросил он.

– Нет. Зачем оно тебе? Чтобы доказать мою слабость? Его тоже надо уничтожить.

Однако она забрала листок и убрала обратно в бумажник.

– До свиданья, друг мой, – сказал Пол.

– Нет! Этой разлуке не пристали слова прощанья. Иди, и не надо больше слов.

И он ушел.

Как только дверь за Полом закрылась, миссис Хартл позвонила в колокольчик и попросила Руби, чтобы миссис Питкин к ней заглянула.

– Миссис Питкин, – сказала она, едва та вошла, – между мной и мистером Монтегю все кончено.

Миссис Хартл стояла очень прямо и говорила с улыбкой.

– Господи помилуй, – выговорила миссис Питкин, воздевая руки.

– Поскольку я говорила вам, что выйду за него замуж, думаю, правильно будет сказать, что я за него не выйду.

– А почему? Он такой милый молодой человек… и очень тихий.

– О причинах я сейчас говорить не готова. Но это так. Я была с ним помолвлена.

– Ничуть в этом не сомневаюсь, миссис Хартл.

– А теперь больше не помолвлена. Вот и все.

– Ах-ах! И вы ездили с ним в Лоустофт и все такое… – Миссис Питкин невмоготу было думать, что она ничего больше не услышит про эту занимательную историю.

– Мы и впрямь поехали в Лоустофт вместе, и оба оттуда вернулись… не вместе. Все позади.

– Я уверена, это не по вашей вине, миссис Хартл. Ежели свадьба расстроилась, это всегда не дама виновата.

– С вашего разрешения, миссис Питкин, мы больше об этом говорить не будем.

– И вы съедете, мэм? – спросила миссис Питкин, готовая тут же прижать фартук к глазам. Где она найдет такую жилицу, как миссис Хартл – даму, которая не только не задает вопросов про съестные припасы, но еще и все время предлагает, чтобы дети угостились пудингом или доели пирог, и которая за все время не оспорила ни один пункт в счете!

– Мы пока не будем об этом говорить, миссис Питкин.

На это миссис Питкин рассыпалась в таких заверениях сочувствия и так выражала желание помочь, будто готова пообещать квартирантке нового жениха взамен того, что сейчас ушел.

Глава LII. Последствия любви и вина

В тот роковой четверг сэр Феликс Карбери не встал с постели ни к двум часам пополудни, ни к трем, ни к четырем, ни даже к пяти. Мать снова и снова тихонько заходила к нему, но он притворялся спящим и не отзывался на ее ласковые слова. На самом деле несчастный лишь изредка проваливался в беспокойную дрему. Он чувствовал себя совершенно разбитым и мог только лежать, тщась полной неподвижностью унять мучительную боль в висках, и утешаться мыслью, что здесь, под одеялом, укрыт от враждебного мира. Леди Карбери отправила к нему мальчика-слугу, и перед ним сэр Феликс не стал притворяться спящим. Слуга принес ему чай. Баронет попросил бренди с содовой, но в этом ему отказали, а скандалить он в нынешнем состоянии не посмел.

Все для него было кончено. Он договорился убежать с богатейшей невестой своего времени и допустил, чтобы та отправилась в Америку без него. Сэр Феликс думал, что Мари сейчас на пароходе, идущем в Нью-Йорк. Мельмотт будет обозлен попыткой увезти его дочь, она – тем, что он не явился. И он проиграл все деньги – ее и свои. Он убедил несчастную мать добавить ему средств для побега – и спустил их вместе с остальными. Сейчас Феликс боялся даже матери. И он смутно помнил ссору в клубе. Подробности память не сохранила, но сохранила ощущение, что ссору затеял он. Когда ему хватит духа снова прийти в клуб? Когда он сможет показаться хоть где-нибудь? Весь свет узнает, что Мари Мельмотт пыталась с ним убежать, а он в последнюю минуту сплоховал. Какую ложь изобрести в свое оправдание? А его одежда! Все вещи остались в клубе, – по крайней мере, так он полагал, не помня точно, пытался или нет пойти с ними на вокзал. Он слышал о самоубийствах. Уж если бывает такое, что человек должен перерезать себе горло, безусловно, для него это время настало. Такая мысль и впрямь на миг посетила баронета, однако он лишь плотнее закутался в одеяло и попытался уснуть. Смерть Катона его не влекла.

Между пятью и шестью мать зашла снова и, когда Феликс не показал виду, что бодрствует, положила ему руку на плечо. Это не могло так продолжаться. Надо было по крайней мере его накормить. Несчастная женщина просидела весь день, обдумывая известные ей факты. Что до самого Феликса, его состояние позволяло угадать цепочку событий. О судьбе девушки леди Карбери не задумывалась. Подробностей плана ей не сообщали, только что Феликс должен в среду вечером оказаться в Ливерпуле, а в четверг отплыть с девицей в Нью-Йорк; для этого мать и помогла