— Скажите, госпожа Третья, а госпожа сёсё с вами?

— Да, она слегка задержалась. Как придёт, скажите, что мы в большой комнате. И, она уже не сёсё — у вас равные звания, — Её Высочество задумалась, и добавила, покачав копьём: — Тут у вас какой-то ракшас бегал, меня увидел — испугался, потерял. Заблудился, наверное. Если встретите — отведите к своим.

— Как прикажете Ваше Высочество!

Превращение

Комендант дал ей сопровождающего, который больше мешал своим ярким фонарём, ведя их коридорами обесточенного зенана. С трудом удалось отвязаться от нежелательного спутника — он ушел, пообещав включить общий рубильник — и то, только у самого порога комнаты.

Кадомацу вошла в своё жильё последних лет.

Там уже вовсю горел свет. Принцесса, держа в руках копьё, и свёрнутую в пакет одежду ракшаса, только хлопнула дверью, бросив туда ненужное пока копьё. Её видели с ним, знают, что копьё принадлежало ракшасу, потом увидят в её комнате ракшаса с копьём, и это будет свидетель того, что принцесса постриглась в монахини...

Рассуждая такими мыслями, Кадомацу поспешила ко входу в зенан, где уже стоял новый караул, и распорядилась насчёт еды для демонов и суккуб. А потом — прочь, минуя освещённые полосы двери собственной комнаты, к покоям несчастной Чёртов Угол, по пути прикидывая путь возвращения в новом обличии.

Выбор на эти комнаты пал по двум причинам: во-первых, они действительно были далеко от входа (на самом деле «чёртов угол»), а во-вторых, там, говорят, был секретный ход, по которой к этой девушке пробирались её любовники. Ну вот, настал час проверить слухи.

Плюс, ко всему, боявшаяся всего на свете тихоня, оборудовала свою дверь такими запорами, что вряд ли кто-то помешает принцессе на самом интересном месте.

Девушка провозилась некоторое время с замком (успела смениться стража, со стуком сапог и звоном тетивы пройдя по галерее за стеной) и, проникнув, наконец, внутрь, с удовлетворением обнаружила, что огромное зеркало, перед которым подруга тренировалась в своём парикмахерском искусстве, оставалось всё ещё на своём месте, хоть и в пыли. Будет легче превращаться.

Она развернула все свои свёртки (отдельно — бритвенный прибор), и задумалась в последний раз.

... И кстати, совсем не о своём превращении. Что тут было сложного? — игры с иллюзиями были её любимой забавой с детства. Она могла обмануть даже обоняние, что же говорить о зрении и осязании?! Тот образ монахини, с которым она вошла в крепость, уже участвовал во множестве розыгрышей. Теперь — разве что подольше. Во владении языком ракшасов она была уверенна — в семье считалось обязательным знать все шесть основных языков Империи — за этим следил и Сэнсей и мать, и специально приглашенные учителя. И голос изменить было проще простого. А изобразить привычки и поведение неграмотного крестьянина-башибузука, наверное, будет легче, чем безбашенную жрицу любви — как в том году, когда они с Ануш ходили с ночёвкой в суккубий бордель. Никто ведь и не узнал в ней принцессу, об инкубах сплетничали, даже клиентов предлагали (чудом отговорилась). А солдат для третьей Принцессы самая простая задачка — она с ними всю жизнь общалась.

Но сейчас про всё это и отголоска мыслей не могло быть в голове у маленькой принцессы. Ещё бы о женихе волноваться! Или может быть его настойчивость и желание ею обладать — не следствие страха наказания, а пробудившееся чувство?! И он, вопреки страху наказания полюбивший её — больше достоин её любви?! Но вообще... было что-то мерзкое в том, чтобы подкладывать под него суккубу (вот с чего и вспомнился тот поход в бордель!), даже если суккуба — твоя лучшая подруга! В конце концов, тяжкая болезнь, о которой было известно всей Империи, могла одолеть его разум в любой момент, когда он будет в объятьях подруги, беззащитной, готовой не к бою, а к ночи любви. Это было самым сильным аргументом, чуть было не поставившим точку на всей затее. Ну, в самом деле, если Тардеш так холоден, может, и нет ответного чувства, и она не имеет права так рисковать подругой?! И все её муки и мечты — девичьи глупости, а господин драгонарий — всего лишь чувство противоречия?!..

Она чуть не выбежала с криком из своего убежища. Но, в последний момент, когда вот-вот к сердцу должен был подступить этот импульс, собрала волю в кулак, и, брызнув слезами сквозь сжатые веки, удержалась на месте. «Это боги испытывают меня» — думала будущая Аюта: «В последний момент, перед решающим шагом, проверяют, достойна ли я своей судьбы, хватит ли мне веры и упорства, чтобы идти к своей цели...». Однако, сердце, бывшее только что вернейшим проводником, теперь разрывалось надвое, оказавшись на распутье: «Да что это такое! Неужто я, наконец-то поверившая теперь, какова цель моей жизни, сверну в последний момент, и куда? — в объятия ненавистного мне мужчины?! Полноте, хватит следовать своему имени, и „ждать у ворот“ свою удачу! Нужно идти за ним!» — и, прикусив тонкие губы, решительно распустила завязки на одежде...

Только встав из своих нарядов, она решилась открыть глаза. «Какая же ты маленькая и глупая!» — сказала она своему отражению. Из растрепавшейся причёски почти самостоятельно посыпались шпильки и заколки. Теперь из одежды на принцессе были только её украшения.

Так — первым делом, вытянув крылья вперёд, сняла с их коготков и большого пальца все кольца и перстни, небрежно бросив их на расстеленное по полу платье. С драгоценным ожерельем нельзя было обращаться подобным образом — девушка осторожно повесила его на угол зеркала. Несколько перстней с рук — бросив их, она промахнулась, и с неприятным звуком кольца раскатились по щелям меж татами. Некогда искать. Серёжки — когда заговорщица взялась за одну, за дверью вдруг кто-то прошел, и она замерла, парализованная страхом, делая больно собственному уху...

Ничего, обошлось...

Бритвенный прибор... вот с этим предметом она ещё не имела дела. Ну не росла у неё шерсть, где не надо, как, к примеру, у Мико или Фу-но найси, и не возникало желания сделать какой-нибудь «крутой пробор» или «ирокез» как у Азер. Ну, по крайней мере, хоть видела весь процесс не раз.

Вначале нужно намылить