палаты с двумя окнами, смотревшими в разные стороны, на собор и в сад. Треть комнаты занимала небольшая кирпичная печка. Внутреннее убранство говорило, что хозяин кельи аккуратен, любит красоту и удобство. Три широких лавки, на одной из которых Иосиф спал, были застелены плотными полавочниками из серой овечьей шерсти, маленький стол у окна, отполированный до блеска рукавами рясы, был чист, на нём лежала небольшая стопка из рукописей, толстая свеча и светильник с маслом. В углу под иконами висела лампадка, в которой теплился крохотный язычок пламени. Заметное место в комнате занимал небольшой сундук, в котором хранилось всё доставшееся от отца и собранное Иосифом за тридцать пять лет жизни его состояние: книги, бумага, смена белья, два серебряных кубка, нож в кожаном чехле, новые сапоги, фляга для воды и ещё несколько безделиц. Столь же чистый, как и стол, дощатый пол покрывала в центре тряпичная плетёная дорожка — подношение кого-то из излеченных иноком мирян. В комнате пахло травами и цветами, Иосиф не оставлял совсем своего прежнего занятия по уходу за больными, продолжал летом собирать целебные растения, сушил их, укладывал в тряпичные мешки и при надобности постоянно использовал для себя и для всех, кто к нему обращался. Теперь, в конце лета, завершался сезон заготовок лекарств, оттого просыхающая зелень висела у него целыми пучками и даже снопами и в сенях, и в самой передней. Всё это вместе — убранство кельи, чистота и ароматы трав создавало в ней тот особый, почти домашний уют, который неосознанно привлекал к ней монахов-аскетов.

У каждого гостя тут имелся свой любимый уголок, куда каждый из них сразу же по приходу и садился: Кассиан — у самой двери, подогнув под лавку свои большие красноватые ноги; Иона Голова на той же лавке, только ближе к сундуку, просматривая между делом лежащие на нём книги и бумаги, туда же складывал и принесённые с собой вещи. Герасим Чёрный любил устраиваться за столом и часто сидел, опираясь на него локтями и поглядывая в окно либо рисуя на маленькой бумажке Иосифовым пером какую-нибудь букву, изобретая для неё узоры и другие украшения, чтобы потом использовать при переписке книг в качестве заставки. Сам Иосиф садился на своё обычное место за столом, напротив Герасима. Тут же, на лавке, он обычно и спал, и теперь под ней лежала его небольшая подушка с постельными принадлежностями, аккуратно свёрнутая в рулон. Вассиан размещался неподалёку от брата, заглядывая ему в глаза и пытаясь прочесть в них всё недосказанное, неуловимое. Если случалось в это время забрести в келью кому-то ещё, тот садился на любое свободное место.

Дни в конце августа уже достаточно коротки, потому, когда они зашли в комнату, там уже стоял прохладный полумрак. Иосиф чуть поёжился от сырости — печи в это время почти не топили, и, несмотря на жаркое лето, к вечеру уже холодало. Он побыстрее зажёг свечу: тепла от неё мало, но она создавала хоть видимость уюта.

— Братец, а что будет, если Пафнутий умрёт? — спросил самый эмоциональный из собравшихся Вассиан, находившийся под впечатлением болезни старца, который на их памяти едва ли не впервые пропустил из-за недомогания службу в храме. — Кто заменит его, кто станет во главе нашего монастыря?

— Откуда же мне знать? — задумчиво отозвался Иосиф. — Кого назначит преподобный, тот его и заменит.

— А если не успеет никого оставить? — не унимался Вассиан. — Теперь вот он занемог, а преемника не назвал, так ведь?

— Я не слышал об этом, — молвил Иона Голова, — а ты, Иосиф? Тебе старец доверяет более, чем другим, тебе он ничего такого не предлагал?

— Нет, брат, мы об этом с ним никогда не говорили, — ответил Иосиф и не в первый раз уже подумал, что мог бы стать неплохим настоятелем.

Давнюю и заветную мысль Иосифа прервал Кассиан:

— Что это вы надумали владыку нашего прежде времени на покой провожать? У него ещё достаточно сил, чтобы нас, грешных, пасти и утешать. Пока ему и тут, на земле, дел хватает.

— Но ведь сказано: «Во всех делах твоих помни о конце твоём и вовек не согрешишь», — процитировал Писание Вассиан.

— Так это сказано, что о своём конце помнить надо, а не о чужом. О своём-то, конечно, не грех почаще думать, меньше зла сотворим, больше покаемся.

— Кассиан, уж тебе-то, кажется, вовсе не в чем каяться, а ты всё о грехах толкуешь? — удивился Вассиан. — Работаешь, как вол, во всём лишения терпишь, службы ни одной не пропускаешь, голодаешь и постишься, за стены обители не выходишь, в чём же грех твой?

— А вот с тобой тут о пустом говорю, вот и грех. Большого ума не надо, чтобы согрешить. — Кассиан перекрестился на образа. — Прости, Господи! Бес нас на каждом шагу подстерегает, чтобы нагадить, совратить, на дурные помыслы подтолкнуть, от Царствия Небесного к себе в бездну отринуть.

— А Пафнутий наш в последнее время действительно сдал. Немудрено, более восьми десятков лет за плечами! И то как держится — молодец! — вставил и своё слово Герасим Чёрный, прозванный так за смуглый цвет лица и чёрные волосы.

Видно, кто-то из предков Герасима перемешался с агарянами или с греками, но сам он того подтвердить или опровергнуть не мог. Был он высок, худощав, с тонкими чертами лица, за столом сидел чуть сгорбившись, хотя лет ему было немногим больше чем Иосифу — под сорок. Его не очень красивое скуластое лицо с удлинённым носом украшали небольшие карие удивительно кроткие, ласковые глаза. Несколько лет назад, заметив в Герасиме тягу к книгам, Пафнутий назначил его переписчиком книг, и тот до сих пор ходил счастливым от такого послушания. «Это же счастье, — говорил он, — служить Господу, занимаясь любимым делом!» За перепиской книг он мог просиживать сутками и, если бы не участвовал добросовестно во всех церковных службах, мог бы лишиться зрения.

— Дай Бог здоровья нашему отцу, — поддержал разговор о настоятеле и Кассиан, вытягивая свои отогревшиеся после улицы босые ноги. — Я даже не представляю нашу обитель без него — будто человек без души останется. Это же его детище, его творение. Да все мы — его духовное творение.

Кассиан приподнял свою большую руку, словно взвешивая на ладони изречённые мысли или значение учителя в монастырской жизни. Кассиан был крупным и не очень ловким молодым