Она рыдала в своей молельне перед иконами, на какое-то время полностью отдавшись материнскому инстинкту, материнскому отчаянию, забыв о честолюбивых планах и мечтах, о самой себе. Но это только на некоторое время. Вскоре ненависть с новой силой начала заполнять её душу. Ну нет, она отомстит обидчику. Она не пожалеет ни сил, ни средств на это. Больше ей терять нечего. У неё остался один лишь малолетний внук, но его никто не посмеет тронуть. Ребёнок не может отвечать за дела старших. И если вновь её борьба окончится провалом — это будет окончательный крах, но она готова пострадать сама за своё дело. Однако впредь надо действовать умнее. Надо найти сильных союзников, получше договориться с Казимиром, возможно, с ливонскими немцами. Говорят, у великого князя с братьями нелады, может, и их привлечь к союзу. Тогда появится реальная надежда!

Среди слёз, молитв и раздумий она услышала стук в дверь, и служанка тихим голосом, едва заглянув в щёлочку, сообщила, что к ней явился сам владыка Феофил.

— Проси в гостиную, я иду, — сказала Марфа и с трудом поднялась с колен. Кружилась голова от переживаний, но она оправила платье, вытерла слёзы, аккуратнее запрятала под вновь надетый чёрный повой волосы и пошла к владыке.

Он, увидев хозяйку, поднялся и сам пошёл к ней навстречу. Подал руку и с удовольствием смотрел, как она целует её, принимая благословение. Феофил ещё раз перекрестил Марфу и, не сдержавшись, погладил по пышному упругому плечу, прикрытому лишь тонким чёрным шёлком домашнего летника. Протопленные печи дышали теплом и уютом, располагали владыку к мечтательному благодушию.

— Не плачь, дочь моя, — поспешил он утешить хозяйку, — не всё ещё потеряно. Ведь жив-здоров твой сынок, только в Москву отправлен. А оттуда можно и вызволить. Лишь Иоанн в Москву отъедет, мы разом за ним: просить будем об освобождении, денег не пожалеем. Не устоит ведь! Очень уж он до денег жаден!

— Ах владыка, твоими бы устами да мёд пить! Ничего бы не пожалела, чтобы сыночка вызволить. Да не думаю, что это так просто будет сделать, ненавидит нас, Борецких, государь Московский, чувствует, что мы живыми не уступим своей вольности и власти.

— Да о вольности ли теперь говорить? Сейчас надо думать, как арестованных выручать. Ведь он лучших наших людей под стражу взял! Уж о тех, кто в Москве, позже хлопотать станем, а теперь надо спасать тех, кто тут остался. Думаю, для того он их и не отвёз в Москву, чтобы добра с нас победе вытянуть. Надеюсь, под хороший залог отпустит арестованных, а потому не должны мы денег пожалеть для своих людей. Я, собственно, с тем и пришёл к тебе, дочь моя. Что-то ты совсем устранилась от чествования гостя. На приёмах не бываешь, даров не шлёшь. Сейчас на выкуп каждый должен свою посильную лепту внести, а ты в стороне. Или обеднела совсем?

— Знаешь, что не обеднела, — мрачно ответила Марфа. — И догадываешься, отчего видеть не хочу великого князя и даров не посылаю. Он меня сына любимого лишил, а я ему кланяться буду, узурпатору? А теперь и второго отнимает! Ты слишком многого хочешь от меня, владыка.

— Но теперь ты не можешь уклониться от взноса. От этого напрямую судьба всех нас зависит. Будешь щедра, может, и сын твой быстрее свободу получит!

— Не верю я, что Иоанн за мои дары Фёдора моего помилует. Не верю. Только себя уважать перестану, если унижусь теми приёмами. Я теперь один выход вижу, одну надежду — Казимира Литовского. Только он может нам помочь освободиться от тирании, тогда можно будет потребовать и свободу моему сыну.

— А не боишься его таким путём совсем загубить? Теперь хитрее быть надо, не грозить, а просить мы должны, лаской да подкупом действовать, если хотим бояр своих и посадников спасти.

— Лаской да милостью, так скоро и совсем на коленки встанем и ползать перед ним примемся, — упёрлась Марфа. — Не могу я этого. Хватит, наползалась за свою жизнь! Теперь ни перед кем ползать не стану!

— Даже ради Фёдора?

— Я не верю, что это моему сыночку поможет, — повторила она. — Но серебра на подношение от всего города, на выкуп наших сторонников я, конечно, дам, сколько положено.

Марфа тяжело вздохнула, вновь по привычке вытерла просохшие давно глаза. Видя, что владыка ждёт от неё каких-то конкретных обещаний, продолжила:

— Слышала я, что вы для государя Московского пиры будете устраивать. Вот в этом я участия не приму, хоть вы что со мной делайте. А городу своему и людям своим помогу. Пошлю вам серебра, скажешь, какая доля мне по доходам причитается, я подчинюсь. Но более, от себя, ничего не прибавлю. Вот когда в Москву за пленниками поедете, тогда никаких средств не пожалею, если это поможет.

— Хорошо, хорошо Марфа, не стану тебя больше уговаривать. Ты не маленькая, сама знаешь, как поступить. Моё дело — подсказать, благословить. Остальное — сама решай. Только не забывай, что у тебя ещё внук есть, сноха. Есть что терять. Так что тебе не резон великого князя против себя настраивать, во вражде с ним быть. Нет у нас теперь таких сил, чтобы против Иоанна устоять. На Казимира надежды мало. Только и остаётся — смириться, как Господь нас учил. А серебро, как обещала, присылай, не медли. Молись Богу, он заступится за твоего Фёдора.

Феофил вновь благословил Марфу и опять не отказал себе в удовольствии дотронуться до её плеча:

— Не убивайся, всё в руках Божиих. Прощай пока.

Марфа проводила гостя до порога во двор, вернулась в гостиную. Молиться и рыдать больше не хотелось. В ней снова просыпались зло и жажда мести. Она начала было обдумывать, как поступить и что делать дальше, да приоткрылась дверь и до неё донеслись рыдания из соседней половины, где жила семья сына: сноха убивалась по увезённому в Москву Фёдору. Марфа зашла на половину сына, увидела растрёпанную плачущую молодуху и перепуганного внука.

— Хватит реветь, — грубовато скомандовала она женщине. — Ведь не помер наш Фёдор, живой пока, здоровый, рано его оплакивать! Бог даст — вызволим. Иди, делами занимайся, не пугай мне внука. А ты, Василёк, иди ко мне!

Она взяла мальчика за руку, повела на свою половину. По пути погладила его по головке, прижала к себе. А войдя