— Об этом лучше не скажешь, чем Иоанн Лествичник. У тебя есть его «Лествица»?

— Может быть, есть в библиотеке, я не знаю.

— Тогда послушай.

Пафнутий приподнялся, взял одну из лежащих на его столе рукописей, довольно объёмную, без переплёта, не спеша перевернул несколько страниц и прочёл:

— «Все просящие чего-нибудь у Бога и не получающие, без сомнения, не получают по какой-либо из сих причин: или потому что прежде времени просят; или потому что просят не по достоинству, а по тщеславию; или потому что, получивши просимое, возгордились бы или впали в нерадение».

Он закрыл аккуратно рукопись и объяснил государю:

— Вчера эту книгу закончил переписывать для князя Верейского наш инок Герасим, мы обещали её подготовить к нынешнему дню. Да Михаил Андреевич запамятовал видно, даже не спросил. И мне напомнить недосуг было. Днями отошлю её. Хорошая, мудрая книга. Тут ты найдёшь ответы на многие свои вопросы.

— А не мог бы ты мне её отдать? — спросил Иоанн. — Я в долгу не останусь. Пришлю бумаги на десять таких книг.

— Это дело хорошее, бумага нам очень нужна. Библиотеку мы начали собирать. Книги, которых у нас нет, просим в других монастырях, переписываем и назад отсылаем. Что ж, возьми, я рад тебе от монастыря небольшой подарок преподнести. А князю мы новую напишем, подождёт малость. Только переплести её придётся тебе дома, у нас нет хороших материалов и мастеров.

— Конечно, — обрадовался подарку Иоанн. — А князю Михаилу я сам скажу, чтобы не обижался.

Он положил книгу к себе на колено, прикрытое богатым царским платьем, расшитым золотыми нитями, погладил её.

— Утомил я тебя, владыка, вижу. Но не так уж часто я тебе надоедаю, ты потерпи малость, ответь ещё на один вопрос, который после нашей беседы ещё больше томить меня станет. Вот ты говоришь, что вся наша жизнь есть лишь ступень, лишь короткое время, которое человек должен употребить для своего спасения. А как же мне тогда быть? Что желать человеку, который не может, как монах, всю свою жизнь посвятить молитвам, постам и покаянию? Должен не ради себя, ради других, ради всего государства и богатство копить, и зло творить? Я о себе, о себе говорю! Недавно вот второй раз из Новгорода владыка приезжал, просит пленных освободить, доказывает, что немилосердно держать их в заточении, не прощать. А они милосердно поступали, когда хотели отчину мою под латинство перетянуть, к Казимиру отойти? Милосердно моих сторонников грабили и казнили? Теперь вот с великим князем Тверским проблемы, с братьями. Каждый сам себе государем быть желает, тоже мечтают с отчинами своими под защиту Казимира перебежать. Государство раскалывают! Как тут быть добреньким и милосердным?

— Царь Соломон тоже богатым был, царствовал, врагов казнил, а мы его святым почитаем. И наш Святой князь Владимир-креститель немало грешил — тоже Церковь его возвеличила. Всякому дано по заслугам его. У каждого доля своя, своё назначение в жизни. Монаху — добро да Божию благодать на Землю выпрашивать, тебе — эту землю, её народец от врагов и зла оберегать. Главное, чтобы по совести, чтобы грань дозволенного не переступать, меру блюсти. Я знаю, что добр ты к Церкви, что для монастырей льгот и средств не жалеешь, храмы строишь, старые подновляешь, веру православную от ереси оберегаешь. Это твоя лепта в творение добра. Господь оценит её.

— Есть у меня, владыка, ещё один грех на душе, который тяготит меня. Лишь тебе покаяться могу. Уж несколько лет прошло, а вина не отпускает. Девицу я обидел, поверила она мне, а жениться я не смог на ней. Как мне тот грех избыть?

— А что стало с девицей той, где она?

— В монастырь постриглась, монахиня, только где — не знаю.

— Разыскать её хочешь? Зачем?

— Сам не знаю, только увидеть бы ещё раз, прощения попросить.

— Что ж, желание незазорное. Она, думаю, и твой, и свой грех замолит. Если простит тебя. Ты прежде просил её об этом?

— Просил, она говорила, что прощает.

— Тогда не ищи её больше. И молись иногда за неё. Есть лишь один смертный грех, который нельзя замолить, — это самоубийство. И один непростительный — богохульство. Все остальные грехи врачуются покаянием. Иоанн Златоуст рек: «Грех — это рана, покаяние — лекарство. В грехе — стыд, в грехе — позор; в покаянии — дерзновение, в покаянии — очищение от греха». Я помолюсь за тебя, мой государь.

Пафнутий встал.

— А теперь прощай. Устал я. Если хочешь ещё поговорить, приезжай завтра. Если жив буду — побеседуем.

Иоанн тоже поднялся, поклонился старцу:

— Спасибо, отец, за беседу. Я не стану больше тревожить тебя, но моя жена просит разрешения ещё раз завтра приехать сюда на молитву и за благословением. Удели ей минуту времени!

— Пусть приезжает.

Пафнутий проводил гостя до порога, простился с ним, а вернувшись, с трудом опустился на свою узкую и жёсткую постель-лавку. Он начинал уставать от многолюдия и бесед. Нездоровье и волнение немедленно дали себя знать, через минуту старец уже задремал, лишь несколько раз повторив Иисусову молитву: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного!»

На следующий день великая княгиня Софья Фоминична явилась в монастырь чуть свет, успев на утреню. Служба проходила в новом соборе, на ней присутствовали в основном насельники Пафнутьева монастыря. Отстояв всю утреню, она помолилась ещё и одна перед храмовой иконой Божией Матери, о чём-то горячо прося Заступницу. Потом подошла за благословением к Пафнутию, который тихо ожидал её у входа. После вчерашнего торжества он отдохнул, оправился и, несмотря на свои восемьдесят два года и недавнюю болезнь, чувствовал себя бодро. Его белые волосы сияли над его головой, длинная борода была аккуратно приглажена, но по-прежнему на нём красовались лишь старые, заношенные башмаки да протёртая до лоска чёрная ряса. Возле драгоценного наряда великой княгини он смотрелся полным нищим. Но он не робел, не стыдился своего вида, оставался как всегда прост, тих, спокоен.

Софья сама припала к его руке и вновь, как и накануне перед освящением храма, получила благословение. Они вышли на улицу, где царило тихое ясное утро, и медленно пошли от храма в сторону монастырского сада.

— Я вчера показывал государю наш сад,