ничего подобного… или мог? Он вспомнил о встрече Цезаря и Катилины среди ночи и отказе Цезаря присоединиться к заговору. Но что, если они встретились еще раз, уже без Лабиена? И вступили в переписку?

От Катона не укрылось то, что даже на лице Лабиена, лучшего друга Цезаря, отразились колебания, а если так, остальные сенаторы тем более усомнятся. Тайный союз Цезаря с Катилиной объяснял как его нежелание обрекать заговорщиков на смерть, так и отказ прочитать послание.

Цезарь вспомнил предупреждение Красса: «В конечном счете они потребуют и твоей головы. Не ходи».

Но он пошел.

И пути назад уже не было.

– Послание не имеет отношения к Катилине, – настаивал он, все еще не решаясь взять папирус из рук Лабиена.

Немногие сенаторы, которые до сих пор оставались на стороне Цезаря, встали и пересекли зал, вернувшись к Цицерону, Силану, Мурене и бывшим консулам.

Цицерон приподнял брови. Прием, к которому Катон прибег, чтобы заполучить голоса, был необычен, но действен. Оставалось только гадать, во что все это выльется. Требование смертной казни для Цезаря было бы эффектно, однако преждевременно. Сейчас все зависело от записки. Если это послание от Катилины…

– Гай Юлий Цезарь! – восклицал Катон, все более суровый, все более мрачный, все более воинственный. – Я больше не прошу тебя прочитать это сообщение. Я прошу тебя немедленно передать его мне! – И он вытянул правую руку ладонью вверх.

Цезарь вздохнул.

Положение было безвыходным.

И он был совсем одинок.

Только Лабиен оставался с ним рядом, но не уйдет ли и он вслед за остальными сенаторами, передав записку Цезарю? Цезарь повернулся к Лабиену и протянул руку.

Лабиен вложил в нее папирус.

Цезарь еще раз взглянул на свое имя: «Юлий Цезарь». Он узнал почерк отправителя, сомнений не было. Это было важно, потому что от содержания записки зависела его жизнь. Катон, знал он, пойдет на все. О чем бы ни говорилось в послании, Цезарь был убежден, что трибуну оно не понравится, но ему оставалось только следовать по проклятому темному тупику в надежде на то, что содержание записки его оправдает.

В противном случае его казнят.

Держа в руке свернутый папирус, Цезарь поднялся, дошел до середины зала и на глазах у всех передал записку Катону.

Подобно легату, одержавшему славную победу на поле сражения, Катон поднял запечатанный папирус над головой.

Обуреваемый сотнями мыслей, Цезарь медленно, на отяжелевших ногах вернулся на скамью.

Лабиен оставался рядом. Только он и не покинул Цезаря. Остальные перешли на сторону Цицерона, Силана и прочих.

Катон подошел к избранному консулу, сидевшему на нижней скамье. Тот сорвал сургуч и начал разворачивать папирус. Мнение Силана имело первостепенное значение, и Катон собирался прочитать послание, стоя с ним рядом: он не подозревал о последствиях.

Катон не обратил внимания на почерк отправителя, но Силану, как и Цезарю, хватило одного взгляда, чтобы узнать эти буквы. И, как и Цезарю, ему не обязательно было читать записку, чтобы понять ее смысл.

Изумленный Катон заглянул в послание.

Силан покосился на Цезаря.

Цезарь чувствовал на себе его взгляд. Теперь он знал, за что проголосует избранный консул, который был не прочь предать Цезаря казни, хотя теперь это было невозможно. Одно дело – совершить государственный переворот и стать союзником Катилины, и совсем другое – переспать с замужней женщиной.

– Послание от Сервилии, – сказал Цезарь своему другу. – Любовная записка, возможно, с каким-нибудь стихотворением. Надеюсь, не Катулловым.

– От Сервилии, сестры Катона? – недоверчиво спросил Лабиен, готовый расхохотаться. – Жены Силана?

– Я не знаком ни с какой другой Сервилией.

– Не знаю, смеяться или плакать, – добавил Лабиен, глядя на Катона, который безмолвно читал письмо своей сводной сестры к Цезарю. – Ты спас свою жизнь, но потерпел поражение в Сенате. Вряд ли Силан проголосует за твое предложение. Обманутый муж не станет поддерживать того, с кем изменяет жена.

– Да, вряд ли, – спокойно заметил Цезарь. По сути, все это было весьма забавно: главным посмешищем становился Катон. – Силан узнал почерк Сервилии. Вижу по его глазам. И он знает, чем это пахнет. У него и раньше имелись подозрения, но теперь он убедился, что жена изменяет ему со мной. Нет, он ко мне не присоединится. Сегодня я спасу свою жизнь, но союзники Катилины будут казнены. Ужасный пример на будущее, – разочарованно добавил он.

У Катона дрожали губы.

Он не стал раскрывать содержание записки – лишь подошел к Цезарю и бросил папирус к его ногам.

– Бесстыдник! – рявкнул он с отвращением и яростью во взоре, но больше ничего не сказал и вернулся на свое место.

Никто толком не понял, что произошло, но мрачный взгляд Силана, молчание Катона и известная в последние годы склонность Цезаря покорять замужних женщин – особенно умных и красивых, как Сервилия, – подсказали сенаторам догадку, и теперь они перешептывались.

Цицерон замял вопрос и предложил начать голосование.

Цезарь подумал, не взять ли слово в последний раз, но не стал: ощущение было такое, будто он чудом остался в живых.

Подавляющее большинство сенаторов высказалось за казнь для сообщников бунтовщика и врага государства Луция Сергия Катилины.

Туллианум, римская тюрьма

Это была темная пещера, куда почти не проникал свет и тем более свежий воздух. Дышать было нечем, даже факелы едва горели из-за недостатка кислорода. Несколько сенаторов явились лично, чтобы присутствовать при казни.

Брошенных туда задушили.

Одного за другим.

Поочередно.

Спокойно и расчетливо.

Все пятеро сообщников Катилины были казнены.

Domus Цицерона

Цицерону пришло сообщение из Туллианума. Хозяин прочитал его молча.

– Они мертвы? – спросил Катон.

Цицерон ответил одним словом:

– Vixerunt[97].

LXXV

Иерусалим

Азия

64–63 гг. до н. э.

Помпей сделал то, что обещал Афранию, – вернулся и направился в армянскую Артаксату. Отдохнув и набравшись сил, он заново оценил обстановку и сосредоточил внимание на юге, а именно на Сирии. Он не хотел возвращаться в Рим, не задействовав в полной мере свое войско. Беглый Митридат все еще скрывался на севере, в Босфорском царстве, но Сирия была куда богаче. Селевкиды, правившие ею в течение многих лет, втянулись в братоубийственную войну, и Помпей сознавал, что сейчас Сирия – легкая и ценная добыча. А пока жив Митридат, Помпей сохранял свои полномочия в Азии, чтобы в случае надобности помешать сбежавшему понтийскому царю собрать подкрепления в тамошних государствах и повторно напасть на Рим. Митридат уже проделал это с Арменией, и нечто похожее вполне могло ждать Кавказскую Иберию или, например, Сирию.

Проконсул направил свои легионы в Дамаск и за несколько месяцев получил полную власть над Сирией,