– Я говорю вам, что нет, – решительно заявил Цезарь. – Римский Сенат не имеет права без суда и следствия приговаривать к казни римского гражданина. И если сегодня мы распорядимся о казни задержанных союзников Катилины, то создадим крайне опасный прецедент. Когда принимается столь важное решение, имеется в виду не только конкретное дело, но пример на будущее. Союзники Катилины заслуживают смерти, их преступления ужасны, а справедливость и спокойствие римского консула Цицерона в таком неприятнейшем деле, как бунт Катилины, достойны похвалы и восхищения. Но я спрашиваю себя и всех вас: можем ли мы быть уверены в том, что в будущем задержанных станет судить столь же беспристрастный, справедливый и совестливый человек, как Марк Туллий Цицерон? Или мы подадим ужасный пример, на основании которого будущий судья, менее справедливый, менее беспристрастный, приговорит к казни других задержанных римских граждан, чьи преступления не так очевидны, как те, которые мы рассматриваем сегодня? Нет, мы не имеем права давать такой пример. Во времена Суллы сенаторы стали одновременно и судьями, и исполнителями, и сегодня мы с ужасом вспоминаем те годы. Все это привело к злоупотреблениям, вследствие которых был создан специальный суд, благодаря недавно избранному плебейскому трибуну Катону, который присутствует сейчас здесь, – создан, потому что мы не хотим, чтобы такое повторилось. Давайте не искушать будущих магистратов, чтобы из-за них, действующих на основе сегодняшних решений, наша жажда справедливости не обернулась несправедливостью. Я согласен с избранным консулом Силаном, выступившим сегодня первым, – он покосился туда, где сидел муж Сервилии, – в том, что обвиняемые заслуживают высшей кары. Но в чем, собственно, заключается высшая кара? Наше законодательство предусматривает крайне суровое наказание для римского гражданина, не заслуживающего того, чтобы жить среди нас: изгнание. Изгнанник влачит горькое существование вдали от города, где родился и чего-то достиг, вдали от дома, семьи и друзей. Изгнание – самое суровое из наказаний, но по вашим лицам я вижу, что для обвиняемых оно недостаточно сурово и, кроме того, небезопасно для благополучия римского государства, поскольку эти люди могут быть сосланы в другой город, объединиться, вступить в очередной сговор и подготовить новое нападение на Рим. Вот почему изгнание, то, каким мы до сих пор его знали и в прошлом применяли к другим гражданам, не может применяться в данном случае. Для союзников Катилины я предлагаю новое наказание, бесконечно безжалостное и мучительное, – я предлагаю всех их отправить в разные города и заточить в тюрьму на всю жизнь. Разбросанные по разным городам, эти люди не смогут общаться друг с другом и, таким образом, не сумеют подготовить новое нападение на государство. Они будут одиноки, лишены свободы, а их тела день за днем будут гнить в темнице, похожей на темную пещеру. Полное одиночество – действительно высшая кара, она гораздо ужаснее, чем казнь в римском Туллиануме – мгновенное удушение. В прошлом Сенат издавал постановления о казни Гракхов или Сатурнина, что в итоге привело к судам и столкновению народа с Сенатом, ослабило Рим перед лицом внешних врагов. Собираемся ли мы повторить это и разбередить плохо зажившую рану, чтобы через несколько лет на улицы вышли толпы, жаждущие мщения, или чтобы был создан новый суд для разбора наших сегодняшних решений, а может быть, и осуждения тех, кто сегодня решает судьбы других? Не станем же повторять ошибки прошлого. Преступления Катилины чудовищны, они ужасают, как никакие иные. Но давайте ответим на невиданные преступления невиданным наказанием: нет ничего страшнее для заговорщиков, для убийц, чем вечная тюрьма, лишение свободы, когда каждый остается наедине с собой. Выберем италийские города, которые под страхом крупных штрафов будут обязаны пожизненно содержать в тюрьме каждого обвиняемого. Я предлагаю самое суровое наказание, высшую кару, более тяжкую, чем смертная казнь, – и эта кара обеспечит безопасность государства и предотвратит кровопролитие. Итак, пожизненное заключение, а не смертная казнь. Приведу один пример: я выступал за то, чтобы осудить сенатора Рабирия за злоупотребление сенатскими постановлениями, но затем, когда Сенат обратился к народу и голосование, которое должно было утвердить смертный приговор, было приостановлено, я не требовал его возобновления. Мне нужна была не смерть Рабирия или еще кого-нибудь, но уверенность в том, что Сенат не станет принимать решения относительно жизни или смерти римского гражданина, кем бы он ни был. Вспоминая об этом, я всего лишь призываю вас действовать точно так же на благо римского государства, всех граждан, всех нас. Клянусь Геркулесом, пожизненное заключение в одиночной камере – более суровое наказание, чем смерть. К тому же оно не позволит повторить ошибок, не подаст примеров, которые другие судьи, не такие справедливые, могут использовать не во благо, а во вред.

Цезарь умолк.

Повисла такая напряженная тишина, что слышались вопли чаек, пролетавших над Форумом.

Педарии, то есть подавляющее большинство сенаторов, которые ни во что не вмешивались, а только слушали и голосовали, в тот день сидели рядом с Цицероном, показывая, что выступают в поддержку смертной казни, как вдруг один из них встал, пересек зал и уселся рядом с Цезарем. Это был Квинт Туллий Цицерон, младший брат консула. Все знали, сколь несхожи между собой два брата; тем не менее Квинт не имел обыкновения публично выступать против предложений Марка. Видя это, Тиберий Клавдий Нерон[95], который отважно сражался под началом Помпея против пиратов и пользовался заслуженным авторитетом, тоже встал, пересек зал и сел возле Цезаря. Эти педарии не выступали публично, однако считались достойными сенаторами.

После Нерона еще несколько педариев переместились с одной скамьи на другую.

И однако, предложение Цицерона о не подлежащей обжалованию казни для всех задержанных союзников Катилины пришлось по душе значительно большему числу сенаторов. В воздухе витали сомнения. Силан снова встал и посмотрел на председателя. Цицерон кивнул, и избранный консул взял слово:

– Когда в начале обсуждения я сказал… – Он запнулся, но, немного подумав, возобновил речь: – Когда я высказался за высшую кару для союзников Катилины, я имел в виду тяжелейшее из возможных наказаний… Что же это за наказание?

Он уже собирался пересечь большой зал, провожаемый взглядами многих сидевших возле него сенаторов, которые готовились последовать за ним и переместиться ближе к Цезарю, но тут Цицерон встал, решив, что пора направить ход заседания в нужное русло. Это остановило Силана, как и остальных. Все решили выслушать председателя и уж затем сделать выбор.

Цицерон, изо всех сил внимавший Цезарю, пришел к выводу, что Силан, подобно другим, испугался, что через несколько лет сам Цезарь или кто-нибудь ему подобный осудит его за принятое решение, как