Шрифт:
Закладка:
В октябре вопрос о патриотическом преподавании рассматривался в рейхстаге с узкой точки зрения партийных интересов, при непонимании его существа; это был нехороший признак. Указания по преподаванию были проконтролированы, и из них ничего не пришлось выбросить. Я напряженно ждал, не раздастся ли голос, требующий, чтобы и правительство взялось за работу, или не почувствует ли оно само потребность взяться за нее. Но рейхстаг довольствовался критикой, созидательная же работа была ему чужда. Правительство радовалось, что создавшийся камень преткновения был обойден. Народ же остался в неведении об угрожавших ему опасностях.
Но в Германии еще были люди, которые правильно понимали образ мышления неприятеля. Они хотели укрепить волю к борьбе и основали «Отечественную партию». Я не состоял с ними ни в какой связи. В интересах войны я весьма приветствовал их деятельность; правда, устанавливая цели, они шли слишком далеко, но это ничему не вредило. Военные бури позаботятся сами о том, чтобы деревья не дорастали до неба.
Я начал надеяться, что благодаря «Отечественной партии» возможно будет еще достигнуть хороших результатов. Но эта надежда была скоротечной. «Отечественная партия» тоже втянулась во внутреннюю политику; мы занимались только внутренней, а не военной политикой. Правительство и враги «Отечественной партии» остановили ее натиск – название для нее было выбрано неудачно, и при ее основании были допущены некоторые промахи. Граф Гертлинг следовал в этом вопросе не только за партиями большинства, но, к моему ужасу, став против «Отечественной партии», защищал свои подлинные личные взгляды. Вместо того чтобы вербовать военному руководству союзников, правительство лишало его тех, которые являлись сами, не давая вместо них заместителей. И случилось: Господь Бог на небесах покинул германский народ, потому что он сам отрекся от себя.
Я хотел лично ознакомиться с ходом патриотического преподавания. Ввиду этого я потребовал, чтобы офицер, руководивший политико-просветительной работой в Саарбрюкене, сделал в Крейцнахе доклад. Докладчик, поручик Шметцер, чрезвычайно захватывающим образом очертил последствия проигранной войны для наших рабочих. Он указывал, что у них не будет ни работы, ни хлеба и что они станут рабами интернационального капитала. Скажу только, что все мы после доклада были очень взволнованны. Я полагал, что этот доклад представляет широкий интерес, в особенности для статс-секретаря по иностранным делам, ввиду чего он был повторен в его присутствии. К сожалению, надежды, которые я с ним связывал, не сбылись.
От строевых офицеров, и в особенности от молодых ротных командиров, которых всецело поглощала ежедневная служба, нельзя было требовать вполне сознательного отношения к патриотическому преподаванию. Ввиду этого им должны были руководить те офицеры, которые чувствовали биение пульса тыла и армии и особенно освоились с мышлением солдата на фронте. Они должны были в свою очередь подыскивать подходящих для этой цели офицеров, унтер-офицеров и солдат, а также привлекать людей с родины. Преподавание ставило совершенно новые задачи, и в самой армии ему предстояло победить сложившееся недоверие и много других трудностей. Вполне сознательный выбор офицеров для руководства просветительной работой был также нелегок, и прошло много времени, прежде чем все вошло в колею.
И после введения патриотического преподавания я продолжал находиться в постоянной связи со штабами армий относительно духа и настроения войск и пользовался всяким удобным случаем, чтобы проникнуть в психологию армии. При этом мне приходилось слышать, что военное духовенство, по своей самоотверженной и полезной работе, находилось на высоте своей ответственной задачи и являлось источником духовных ценностей для войск в окопах.
Патриотическое преподавание в тылу, в районе ведения управлений, замещающих штабы корпусов, естественно, встречало еще большие затруднения, чем в действующей армии. Их усугубляли люди разнообразной партийной окраски, а правительство от него резко сторонилось.
Солдата особенно беспокоило его будущее после войны. Вследствие новых хозяйственных явлений, а также все более обострявшихся эгоистических течений в экономических вопросах и ввиду беспощадной жажды наживы, воцарившейся на родине, это было вполне естественно. Еще когда я был начальником штаба Главнокомандующего на Востоке и когда отношения на родине еще не столь обострились, я старался, при помощи заметок в армейских газетах, разъяснить солдатам, что родина делает для инвалидов войны и для вдов и сирот солдат. Я много занимался этими вопросами и с грустью видел, как у оставшихся на родине постепенно исчезало чувство благодарности по отношению к пострадавшим на войне и что к духовным переживаниям последних часто не относились с надлежащим уважением. Этот вопрос касался всего германского народа; использование его для партийно-политических целей являлось недопустимым.
Моей душевной потребностью было заботиться о солдатах и о сиротах убитых. Лучший путь к обеспечению их открывала окончательная победа, которая одна могла создать необходимую базу. Мне хотелось внести в это дело и личный оттенок. Сбор в фонд для пострадавших на войне, названный моим именем и произведенный в мае 1918 года, в котором я принимал участие, дал блестящий результат. Инициатива его принадлежала талантливой германской женщине Эмме Чейшнер; директор Генрих энергично помогал ей в этой крупной работе. В фонд имени Людендорфа поступило свыше 150 миллионов – невиданный до того результат сбора. Во время революции он был переименован в «Народный фонд». Неужели народным представителям и первому правительству Германской республики не казалось справедливым, чтобы мое имя осталось связанным с благотворительным учреждением, которое именно благодаря моему имени собрало так много и уже помогло тысячам пострадавших на войне? Суждение об этом я предоставляю произнести людскому роду, а также пострадавшим на войне, которые пользуются заслуженными благами из фонда Людендорфа, если, конечно, они вообще знают о моем существовании.
Я не знаю подробно, что сталось с этим учреждением под новым названием. Я принципиально не могу одобрить, что из него выдавались пособия в счет государственного обеспечения. Фонд был основан не в этих целях. Я хотел помочь – и теперь у меня сжимается сердце, когда я вижу на улице, как неработоспособные инвалиды войны просят милостыню. И это называют благодарностью и национальным самосознанием!
В призрении инвалидов особенно важным мне представлялся вопрос, как сделать храбрых солдат, потерявших конечности, людьми, вновь способными к жизни и работе, и тем самым возродить их для личной жизни и для отечества. Я с большим вниманием следил за тем, что делалось в этом направлении, и за успехами в изготовлении искусственных конечностей.
Вопрос обеспечения должен был охватить не только вдов,
