Шрифт:
Закладка:
Другая неприятность были мины. Немецкие мины, наших не знаю, никогда не видел, представляли из себя цилиндры наподобие ракет, начиненные взрывчатым веществом большой силы. Воронку они давали большую, но еще страшнее был гулкий, раскатывающийся звук от взрыва, много сильнее взрыва обыкновенного тяжелого снаряда. Мина летела медленно, и в сумерках можно было свободно проследить ее траекторию. От мин, как и от тяжелых, единственное спасение, как увидишь, что летит, припадай к матери сырой земле, точнее, ничком на пузо. Но отнюдь не стой и даже не нагибайся, а честно ложись.
Это заступление в окопы было сравнительно благополучно. Потери были, но обыкновенные, на роту не выше трех-четырех человек в день.
* * *
Не помню точно чисел, но приблизительно в половине августа 1916 года на позиции нас сменили армейские полки; нас же отвели в сторону, поставили в другом лесу и объявили, что через две недели предстоит генеральное наступление, а для этого нам нужно вырыть «плацдарм», по старой петровской терминологии «апроши». Это должна была быть целая система продольных окопов и поперечных ходов к ним, чтобы, будучи укрытыми, как можно ближе подойти к неприятелю и по возможности сократить то открытое пространство, которое при атаке нужно было пройти. Мысль сама по себе прекрасная, но чтобы безопасно рыть петровские «апроши», нужно было, чтобы у противника модель артиллерии была 1709 года, а не 1916 года.
Немцы, конечно, знали о наших приготовлениях. Скрыть такую работу от их наблюдательных аэропланов, которые по меньшей мере дважды в день свободно порхали над нашей позицией и тылами, было, разумеется, немыслимо.
Роя такой плацдарм, мы поневоле должны были работать не линией, а квадратом и в первые две-три ночи глубоко уйти в землю еще не могли. И почему они нас там в это время не передушили, до сих пор для меня тайна. Стоило им тогда на любом таком участке сосредоточить ночью огонь трех тяжелых и пяти легких батарей, от всех нас осталось бы одно мокрое место. Днем пристреляться, а ночью поработать. Что плацдармов рылось зараз несколько, дела не меняет. Сегодня ночью можно было заняться одним, завтра другим…
По неизвестным причинам немцы этого не сделали, и за эти ночи наши потери были даже меньше обыкновенного.
Рытье плацдарма продолжалось около недели. Каждый вечер, когда темнело, с офицерами и унтер-офицерами гвардейского Саперного полка мы выходили на участок и в гробовой тишине, не куря, большими лопатами беззвучно изо всех сил рыли и копали землю во всевозможных направлениях.
Перед рассветом кончали работу и уходили в лес спать.
Приблизительно на шестую ночь серьезной работы наш «плацдарм» принял уже внушительные формы. Как вдруг мы неожиданно узнали несколько крупных новостей.
Атака на этом участке отменяется. Рытье плацдарма прекращается. Особая армия генерала Безобразова расформировывается, а вся гвардия, то есть два корпуса, передаются в 8-ю армию генерала Каледина.
Через день, то есть в последних числах августа, мы выступили. После нескольких приятных и неутомительных переходов – всю дорогу распевали песни, – мы подошли к цели нашего движения – Скунченскому лесу, в ближайшем тылу еще до нас обильно политой русской кровью позиции: Шельвов – Свинюхи – Корытница.
Во время похода ничего примечательного не случилось. Было сброшено на нас несколько бомб, и то не на походе, а на привалах.
Помню один переход, когда мы только что остановились на ночлег в лесу. Было еще совсем светло, около семи часов вечера. Офицерское собрание расположилось на полянке, и, что бывало так редко, все офицеры вместе с командиром полка сели обедать.
Кончили обед и приготовились вставать. Слышим, над головой гудит аэроплан. Ясно было, что немецкий, наши были так редки, что поглядеть на них выскакивали все. На одиночные же немецкие, наоборот, никто внимания не обращал. Даже не беспокоились встать. Кончили пить кофе и продолжали разговаривать.
Вдруг довольно близко от нас слышим свист и сразу же взрыв. Летчик целил по нам, но плохо рассчитал, и бомба ударила на 100 шагов в сторону, где солдат 11-й роты мирно рубил дерево. Услышав свист, парень не потерялся а в то же мгновение бросился ничком на землю. В результате отделался легкой раной.
Других потерь за этот переход не было.
III. Наши атаки 3 и 7 сентября
Как только мы пришли в Скунченский лес и стали там биваком, уже на следующий день стало известно, что через день-два мы заступаем на позицию и что вслед за этим предстоит серия атак, на этот раз уже без всякого плацдарма.
Передавали также, что для успеха этих атак генерал Каледин, мужчина серьезный, жалеть людей не собирается.
В виде утешения передавали также, что будет сделана такая артиллерийская подготовка, какую мы себе и представить не можем, что немецкие окопы будут сметены начисто и что при таких условиях будет, собственно, не атака немецкой позиции, а что-то вроде майской прогулки.
Нужно сказать откровенно, что в эти обещания у нас не очень верили и известие о предстоящих атаках приняли потому без всякого энтузиазма. То же самое говорилось и перед атаками на Стоходе 20–26 июля. И все произошло именно так, как предсказывали самые большие пессимисты.
И было с чего в этом отношении быть пессимистом!
Известна теория снаряда и брони, схема прогресса всей военной техники. Чтобы защититься от снаряда, придумывают броню, которую этот снаряд не пробивает. На снаряд приспосабливают головку из особого металла, снаряд с головкой пробивает полторы таких брони. Броню видоизменяют и вместо одного толстого делают несколько тонких пластов. Ее снаряд с головкой уже не пробивает и т. д., и т. д.
Так вот, в войну 1914–1917 годов «броня» полевой обороны опередила «снаряд» полевого наступления ровно на четверть века.
С изобретением магазинного ружья шансы обороняющегося необыкновенно повысились. А с введением пулемета обороняющийся стал почти непобедим.
Я говорю, конечно, не про австрийцев или итальянцев, а про крепкие и стойкие войска, какими были немецкие и наши.
Две серьезные, упорные роты с десятком пулеметов могли скосить наступающую по открытому месту дивизию. Под действительным пулеметным огнем пройти несколько сот шагов для волн пехоты, сколько бы этих волн ни было, хоть десять, так же немыслимо, как под сильным ливнем пробежать
