– Нет, этого мы не делаем.

– Ну а по ближайшим тылам немцев, чтобы мешать им подвозить пищу, подводить свежие войска и т. д., вы можете бить?

– На все это у нас не хватит ни орудий, ни снарядов. Единственно, что мы сможем сделать и сделаем, – это заставить немцев в окопах немножко обалдеть, а перед линией их прорвем проволоку. Больше ничего от нас не ждите!

Веселый разговор!

Прорвать проволоку, конечно, полезно, но нужно до нее дойти. А идти нужно 500–600 шагов, по ровному, как скатерть, полю, на каждом ротном участке по крайней мере против четырех или шести пулеметов, не считая скорострельного ружейного огня…

Как только началась наша подготовка, немцы замолчали; ни одного выстрела.

Часов в девять утра я собрал унтер-офицеров, и мы все отправились в первую линию. Долго стояли и смотрели в перископы, рассчитывая и примеряя, как мы пойдем. Старались найти какие-нибудь ложбинки, лощинки, складочки, чтобы без особенных потерь пройти хоть часть пути. Но ничего этого не было. Сразу у наших окопов местность слегка понижалась, так что при самом выходе образовалось подобие «мертвого пространства» – для нас это было как раз «живое» пространство – шагов в 50 ширины, дальше бугорок и ровное, как скатерть, поле, а впереди, где немецкие линии, от нашей стрельбы густое облако пыли, так что ничего разобрать нельзя.

В двенадцать часов привезли для чинов обед. Мне, как полагалось, налили котелок, и я стал подсаживаться к разным взводам. Главное – мне хотелось, как говорится, «померить температуру»… Что они думают… Пойдут или не пойдут… И если пойдут, то как? Только сделают вид или пойдут по-настоящему, от сердца… Ведь, по существу, никаких мер принуждения не было. Подгонять людей в атаку, сзади, из своих же пулеметов, в наше время было как-то не принято…

Я говорил в деловых тонах, как мы должны идти, по каким ходам войти во вторую линию, по каким в первую, как выходить в поле, как держаться ближе к начальству, кто кого замещает и т. д.

Отвечали тоже по-деловому. Иногда шутили, иногда смеялись…

Температура казалась нормальная, а что у них на душе делалось, понять было нелегко… Раз мы, офицеры, громко своих мыслей не высказывали, то они тем более, в особенности начальству.

Все-таки после этих разговоров на сердце стало много легче. Как-то неуловимо ощущалось, что, несмотря на три года войны и усталость, и четыре раза переменившийся состав, и огромную нехватку офицеров, существует еще это чувство плеча, взаимной связи, доверия, боевого товарищества, этой основы всякого хорошего войска…

Хоть, может быть, на донышке, но был еще порох в пороховницах…

Живучи хорошие, старые полки… Был у них какой-то «грибок», который ничем не вытравишь…

И если бы только один успех, и опять все было бы забыто и опять полк был бы не хуже, чем в 14-м году!

Часа в три дня я со «связью» (связью назывались особые чины, по одному от каждого взвода, при ротном командире неотлучно, исполняли адъютантские обязанности, в бою телохранителей) опять отправился в первую линию.

Подготовка шла на полный ход. Немецкие окопы были под обстрелом уже 9 часов непрерывно. В это время в первую линию по какому-то делу из штаба пришел полковой адъютант Всеволод Зайцев. Стали мы вместе смотреть вперед, и он по неосторожности высунул голову. Только что я хотел ему сказать, чтобы он этого не делал, как «бамм» – траншейное орудие бьет прямо в бруствер над нашими головами. Мы только успели нырнуть.

Это был плохой знак. При настоящей «подготовке» после девяти часов пальбы люди в обстреливаемых окопах, уже полуразвалившихся, те, кто еще цел, должны по-настоящему переставать понимать, где правая и где левая сторона, где верх и где низ… А у них наблюдают за противником, как ни в чем не бывало, и наблюдают неплохо.

В пять часов пошел в штаб полка. Он помещался недалеко в тылу, на пригорке, в широкой землянке. П.Э. Тилло, по своему обыкновению, лежал на бурке и курил. Тут же, полувысунувшись, стоял знакомый офицер 1-й бригады и по телефону не переставая командовал своей батарее очереди. Наблюдатель их сидел в нашей первой линии. По внешности в штабе все было спокойно, но чувствовалось, что и им не по себе.

Часов около шести вечера случилось неожиданное происшествие. Роли переменились. Без особого предупреждения немцы открыли по передовому участку, кажется, Гренадерского полка правее нас такой артиллерийский огонь, что даже было страшно.

На участке батальона сосредоточили огонь тяжелые батареи. От нас все это место казалось сплошным столбом черной земли двухсаженной высоты. Продолжалось это минут сорок. Передавали потом, что за это время батальон потерял до 30 % состава и для атаки был заменен другим.

После визита в штаб полка я пошел опять в роту. Скоро стало смеркаться, и привезли ужин.

Вот тут бы дать чинам по чарке водки и сказать приличное случаю слово! Но при нашем «сухом режиме» об этом нечего было и мечтать.

Позвал Смурова и вручил ему конверт.

– Вот, Александр Николаевич, если со мной сегодня ночью что-нибудь случится, то ты мой ящик, наверное, повезешь в Петербург… Это письмо передай моей жене и расскажи ей все, как было. Вообще, в случае чего она тебе всегда поможет… А теперь поцелуемся, пожелай нам победы, а мне Георгиевский крест!

– Желаю вам, вашсбродие, легкую рану, тогда опять на Фонтанку поедем!

И тут случилась вещь, в которую трудно поверить. Но тем не менее все именно так и было.

В этих моих писаниях кое-где я мог свободно напутать. Мог наврать в описании нашего расположения или в количестве орудий. Но такие вещи не забываются, и все, что за этим произошло, теперь, через 24 года, я помню также ясно и отчетливо, как если бы это случилось вчера.

Начавшаяся в шесть часов утра и продолжавшаяся беспрерывно целый день наша артиллерийская подготовка на фронте двух атаковавших дивизий, в девять часов вечера 6 сентября 1916 года, за семь часов до срока атаки, вдруг совершенно неожиданно прекратилась.

Первые минуты мы не могли понять, в чем дело. Отменена атака? Стали звонить в штаб полка. Там тоже ничего не понимают. Передают, что неожиданно артиллерия получила приказание прекратить огонь.

Через несколько времени из штаба дивизии объяснили, что прекратили стрельбу потому, что за темнотой нельзя «вести наблюдение за попаданием» и что при таких условиях «не стоит тратить снарядов»…

Веселый разговор!

А жизни наши при таких условиях тратить стоит?

И вздор это все.