в предшествующее десятилетие. Так, расчеты продемонстрировали, что запять лет, с 1908 по 1913 г., их доля ежегодно уменьшалась в среднем на 2,4 %. И кроме того, не следует недооценивать тот факт, что экономические трудности, со всей отчетливостью проявившиеся в 1907–1908 гг., во многом способствовали развитию тенденции к концентрации средств производства, к его монополизации — процессу, быстро набиравшему обороты. Прямым следствием этого процесса стало усиление зависимости государства от крупного капитала, т. е. рост воздействия и даже давления на государство со стороны крупных трестов и отраслей промышленности, находившихся в сфере их влияния.

Поэтому не стоит удивляться тому, что в таких условиях оппозиция курсу Джолитти, естественно, находила благоприятную почву в итальянском обществе. Этому способствовала и обстановка нестабильности и всеобщей неуверенности в будущем.

В первую очередь дала о себе знать левая оппозиция. 1908 год был также годом самой ожесточенной борьбы итальянского профсоюзного движения. Тогда стачка батраков и арендаторов на многие месяцы парализовала экономическую деятельность в окрестностях Пармы (Пармская забастовка). Это была своеобразная проба пера нового политического движения — революционного анархосиндикализма, который уже сделал первые шаги и все более утверждался в рамках итальянского социализма. Среди руководителей и глашатаев этого движения надо особо отметить Артуро Лабриолу, вдохновителя всеобщей стачки 1904 г., и Альчесте Де Амичиса, секретаря Палаты труда Пармы, который стал одним из руководителей стачки 1908 г. В первую очередь А. Лабриола и А. Де Амичис обращались к теоретическим положениям Ф. Пеллутье[410] и Ж. Сореля с его работой «Размышления о насилии». Эти идеи довел до сведения широкой публики Б. Кроче. Лидеры анархо-синдикализма отстаивали идею о необходимости максимального сближения и взаимодействия между массами «производителей» и социалистическим движением, между профсоюзами и партией. Именно данное утверждение послужило основанием для решительной и обстоятельной критики в адрес реформистской «бюрократии». А это означало протест против политики ИСП и ВКТ, поскольку их возглавляли представители этой «бюрократии».

В 1906–1908 гг. движению анархо-синдикалистов удалось добиться раскола оппозиции и привлечь на свою сторону часть трудящихся, среди которых были и туринские рабочие, и крестьяне из районов Мантуи и Пармы, и наемные сельскохозяйственные рабочие Апулии. Полный провал Пармской забастовки, разумеется, стал серьезным ударом для синдикалистов, поскольку это способствовало укреплению влияния реформистов в руководстве партии и профсоюзов. Впрочем, едва ли можно утверждать, что синдикалистская установка на «прямое действие» прошла совсем бесследно и никак не повлияла на сознание итальянских бедняков и простонародья, которые куда в большей степени, чем пролетарские массы, представляли страну той эпохи. Именно эта Италия бедняков и простого люда сохраняла традиционное пристрастие к анархизму в большей степени, чем Италия пролетарская. Представители интеллектуального мира страны пребывали в состоянии неуверенности и демонстрировали предрасположенность к самым непредсказуемым действиям.

В числе сотрудников газет анархо-синдикалистского направления оказался в то время некий молодой учитель начальной школы, родившийся в одной из деревушек в районе Форли, автор страстной, зажигательной поэмы о Яне Гусе. Еще находясь в эмиграции, он познакомился в большей степени с богемной стороной жизни, чем с реальностью. Звали этого учителя Бенито Муссолини (1883–1945). В течение четырех лет он, с присущим ему сокрушительным темпераментом и порывистой натурой, возглавлял официальный печатный орган ИСП — газету «Аванти!». Излишне напоминать, кем этот человек стал впоследствии, ибо это известно всем. Однако стоит, пожалуй, вспомнить о том, что его головокружительная карьера явилась результатом стремительной смены курса с крайне левого на крайне правый. При этом Муссолини увлек за собой и многих ярых и убежденных анархо-синдикалистов.

В этом-то и заключалась типичная особенность итальянской общественной жизни в годы, предшествовавшие вступлению страны в Первую мировую войну. Крайне правые без труда смыкались с крайне левыми, а левые максималисты сходились с правыми националистами на почве общего неприятия политики Джолитти. Первое объединение националистических сил («Националистическая ассоциация») состоялось на Учредительном съезде во Флоренции в 1910 г., причем среди националистов было немало тех, кто прежде являлся сторонником социализма и разделял если и не непосредственно социалистическую идеологию, то, по крайней мере, различные идеи национального обновления. Самым активным рупором этих идей в периодике стала газета «Ла Воче», руководимая Джузеппе Преццолини[411]. Не стоит забывать, что первоначально национализм возник как одна из форм протеста и был только проявлением недовольства этой «Малышкой Италией» эры Джолитти, и лишь впоследствии, в ходе эволюции, в этом течении проявились неприкрыто авторитарные, империалистические тенденции. Но это произойдет позже, а пока националисты вместе со всеми поддерживали энергичный протест против официальной «Малышки Италии», засилья политиканов и масонства и хотели противопоставить ей Италию тружеников и производителей. С точки зрения националистов, рабочие и трудящиеся на деле не многим отличались от магнатов черной металлургии, которые, кстати, не скупились и щедро финансировали их движение. И тем не менее большое распространение получила звучавшая весьма убедительно идея о единстве интересов промышленных рабочих-производителей и предпринимателей-производителей. Их объединяло возмущение, которое давало возможность начать совместную борьбу против недальновидности, трусости и малодушия властей предержащих и мелкой буржуазии — тогдашнего социального триумфатора. Эта корпоративная солидарность, которая вскоре станет основой для создания официальной доктрины фашизма, быстро дала о себе знать и послужила точкой отсчета для сближения левой и правой оппозиции. Конечно, существовала масса противоречий, и ни один революционно настроенный социалист ни в коем случае не согласился бы на принятие программы, зовущей к колониальной экспансии и политике сильной руки, т. е. программы националистов. По крайней мере, на тот момент. Но, несмотря на все политические и программные различия, существовало общее ощущение беспокойства и даже всеобщего недовольства и гнева против реформистской Италии эры Джолитти, прозаической Италии, «презренной Италии». Именно эта Италия стала тем объектом, куда метил свои изящные, отточенные стрелы несравненный поэт, Его Превосходительство певец «новой Италии» — Габриеле Д’Аннунцио.

Это сегодня мы смотрим на него, с его замашками аристократа-парвеню, как на истинное воплощение интеллектуального упадка и реакционного искусства. Ибо язык его претенциозен, а преклонение перед идеей «сверхчеловека», даже культ «сверхчеловека», и культ эстетизма вызывают у нас именно такие чувства. Но многим современникам его эксгибиционизм представлялся свободой от предрассудков, культ моды — проявлением современности, — молодостью, а точнее юностью, превратившейся позднее в «джовинецца» (giovinezza[412]). Последователи Д’Аннунцио не были одиноки в своей тоске по другой, более великой Италии, не их одних вдохновлял страстный порыв, которым наполнены «Песни о заморских подвигах». Об этом же мечтало множество людей самых разных, порой противоположных политических убеждений: республиканцы, радикалы и даже социалисты.