первый взгляд имели схожее мнение: и те, и другие все более критично высказывались по поводу введенной 30 октября 1923 г. директивным путем процедуры принудительного разрешения трудовых конфликтов. В соответствии с этим постановлением, автором которого выступило правительство Большой коалиции под руководством Густава Штреземана, основывавшееся на Законе о предоставлении чрезвычайных полномочий от 13 октября 1923 г., самый нижний уровень процедуры согласительного урегулирования тарифных конфликтов образовывали, как и прежде, согласительные комитеты, формировавшиеся работодателями и наемными работниками на паритетной основе. Их возглавлял беспартийный председатель, назначавшийся властями земли. Если комитет не приходил к согласию, то председатель организовывал на паритетных началах палату по выработке соглашения. Ее необязательное третейское решение в случае его принятия обеими сторонами выступало в качестве действующего тарифного договора. Если же с третейским решением была согласна только одна из двух сторон, то она могла ходатайствовать о признании его обязательным. Вынесение соответствующего решения относилось уже к компетенции уполномоченного третейского судьи — имперского-министра труда или одного из назначенных им сверхштатных судей. Но процедура признания обязательности решения могла быть начата также по распоряжению властей, а именно в том случае, «если… соответствующее урегулирование при тщательном взвешивании интересов обоих сторон справедливо и его проведение целесообразно по хозяйственным соображениям».

Таким образом, министр труда Германии обладал почти безграничным правом вмешательства в трудовые конфликты по вопросам тарифов и разрешать их по своему усмотрению. Авторитарный характер согласительного производства усугублялся еще и тем, что подзаконный акт от 29 декабря 1923 г. вводил принцип «единолично выносимого третейского решения»: если согласительный комитет не мог прийти к решению, которое поддерживало большинство голосов, то решающим становился голос его государственного председателя. Таким образом в случае, если дело принимало серьезный оборот, от тарифной автономии практически ничего не оставалось.

Свободные профсоюзы на своем конгрессе в Бреслау в 1925 г. со всей энергией ополчились против принудительных тарифов. Но уже тогда враждебность к государственному урегулированию конфликтов не была безусловной: небольшие союзы, как Союз сельскохозяйственных рабочих, по большей части воспринимали приговоры государственных арбитров как социальную защиту. Рабочим и служащим также следовало задуматься над тем, что в случае тарифных конфликтов они гораздо чаще апеллировали к государству, чем работодатели. Так, в 1926 г. более чем ¾ всех согласительных процедур были инициированы профсоюзами. То, что решения третейских судей, вынесенные в 1926–1927 гг., оценивались Свободными профсоюзами более позитивно, чем прежде, легко объяснимо: если в 1926 г. государственным арбитрам еще удавалось до некоторой степени удерживать рост заработной платы, то в 1927 г. экономическая конъюнктура была благоприятной, что давало арбитрам возможность в большей степени идти навстречу требованиям наемных работников, чем во времена «кризиса стабилизации» 1925–1926 гг. В результате принудительный тариф впервые мог в большом объеме стать тем, чем он изначально задумывался министром труда Браунсом: социальной компенсацией за экономическую политику правительства Германии, дружественную по отношению к предпринимателям.

На партийном съезде СДПГ в Киле в мае 1927 г. Рудольф Гильфердинг, «шеф по идеологии» немецкой социал-демократии, охарактеризовал назначаемую государственными арбитрами «политическую заработную плату» как доказательство того, что рыночные законы все в большей степени заменяются «организованным капитализмом», и время для введения социализма уже пришло. Полгода спустя, в ноябре 1927 г., на заседании федерального комитета АДГБ выяснилось, что государственную практику улаживания конфликтов отвергает только меньшинство профессиональных организаций, группировавшихся вокруг Фрица Тарнова, председателя Союза работников деревообрабатывающей промышленности. Самый большой самостоятельный немецкий профсоюз — работников металлообрабатывающей промышленности, также тем временем высказывался уже не за ликвидацию, а лишь за ограничение принудительных тарифов. В качестве причины этого решения представитель союза назвал отсутствующий со стороны работодателей «восторг по поводу тарифов»{350}.

В лагере предпринимателей принудительные тарифы комментировались настолько враждебно, насколько часто они шли на пользу противной стороне. Начиная слета 1927 г. «Арбайт Нордвест», головная организация работодателей Рейнской области и Вестфалии, готовилась к масштабному противостоянию с министром труда Браунсом. Пока он занимал эту должность, как заявлялось, к примеру, в циркуляре Крефельдского союза металлопромышленников от 28 августа 1927 г., экономика не могла от него ничего ожидать. Исходя из этого работодатели должны были сделать свои выводы. Планировалось «дать наконец-то отпор министру труда, и если в результате начнется борьба, вести ее самоотверженно и всеми средствами».

Первой пробой сил стала массовая подача заявок на вывод предприятий из эксплуатации в начале декабря 1927 г. Этой акцией предприниматели ответили на отказ Браунса разрешить им отодвинуть сроки введения трехсменной восьмичасовой системы организации труда. Заявки на вывод предприятий из эксплуатации были поданы еще до того, как вообще начались согласительные процедуры по тарифам. В последний момент под давлением государственных учреждений заявки были отозваны, причем Браунс 20 декабря 1927 г. объявил все принятые между тем третейские тарифные решения обязательными. В этот раз большая проба сил не состоялась, но всем участникам конфликта было ясно, что речь идет только об отсрочке.

С точки зрения предпринимателей, принудительные тарифы практически неизбежно вели к завышению уровня заработной платы, чрезмерно обременительной для экономики. Но факты не подтверждают этот вывод. В целом заработная плата выросла в областях экономики, в которых она формировалась путем свободной договоренности, не больше, чем там, где ее устанавливал государственный третейский арбитр. Принудительные тарифы отучали партнеров от ответственности, а значит, они были частью процесса утраты экономикой демократичности. Но то, что государственные третейские арбитры искусственно загоняли уровень заработной платы вверх, является не более чем утверждением одной из сторон конфликта.

Вплоть до сегодняшнего дня остается спорным, в действительности ли заработная плата, независимо от того, как она достигла своего уровня, росла в зрелые годы Веймарской республики быстрее, чем производительность экономики. Что это было именно так, работодатели утверждали уже в те времена. В действительности после 1924 г. произошел взлет уровня заработной платы, производивший сильное впечатление, но он был менее неожиданным, если принять во внимание экстремально низкий исходный уровень зарплаты в конце периода инфляции. В сравнении с международной практикой Германия со своим уровнем заработной платы образца 1927 г. вообще не выходила за общие рамки. В этом году реальная недельная оплата труда немецких рабочих еще не достигла уровня 1913 г. У этого было свое объяснение: одновременно произошедшее сокращение рабочего времени. Это социальное достижение привело к тому, что рабочие, работая в 1927 г. меньше, получали соответственно также меньше, чем перед войной. Такой результат не мог удовлетворить ни одного из «тарифных партнеров».

Проблемы веймарской экономики невозможно объяснить какой-либо одной причиной, например якобы завышенным размером оплаты труда. Напротив, свою роль в равной степени сыграл целый ряд факторов: как повальное создание картелей в немецкой промышленности, субсидии крупному сельскому хозяйству и тяжелой индустрии, протекционистские пошлины, так и «экономика в долг», как содержание чиновников, действительно завышенное