Шрифт:
Закладка:
— И вы считаете, что тот родник... — начал я.
Он не стал слушать дальше.
— Да. Вполне допустимо, что его свойства вызваны этим. Одно из возможных предположений: тяжелая вода замерзает не при нуле, а почти при четырех градусах. Первые порции талой воды всегда оказываются ею обеднены. Это известный факт.
— Так просто?
— Просто лишь на словах. Практически эти первые порции тут же смешиваются со всей остальной массой жидкости. Но не потому ли, однако, например, киты обитают не на экваторе, а у кромки тающих льдов? В океанах самая кипучая жизнь идет именно там... И не ради ли этого птицы весною летят на острова нашего Севера, чтобы непременно на них выводить птенцов? Они будут тогда максимально жизнестойкими. И, наконец, не потому ли морские рыбы, намереваясь отложить икру, поднимаются в верховья рек, упрямо штурмуют завалы, плотины? Установлено: в истоках рек концентрация дейтериевой воды всегда ниже, чем в океане. Вполне закономерно предположить, что рыб влечет особый, очень издалека слышный им «запах» более «чистой» от дейтерия протиевой воды. Природный источник ее — ценность огромная.
Я снова прервал его:
— У вас есть карандаш и бумага?
Одна, пока еще до крайности смутная, догадка мелькнула в моей голове.
Он достал из портфеля большой блокнот, раскрыл, протянул мне шариковую ручку. Мы склонились у подоконника.
— Вот смотрите, — объяснял я, рисуя, — седловина, ущелье. Здесь железная дорога, вход в тоннель. Эта точка — родник.
Он кивнул:
— Все правильно. Я так себе это и представлял.
— Здесь я увидел медведя. Вот место, где есть его след, — я соединил эти точки прямой линией, — таким путем, значит, он шел. А вот направление, по которому полз олененок перед тем, как свалиться под скалой, — я провел еще одну линию. — А это — путь лебедя, которого мне хотелось спасти. Смотрите! — я проговорил это и сам поразился тому, что получилось: все три линии сходились в одной точке — в той, которая обозначала источник.
— Послушайте, да послушайте же, — озадаченно повторял Трофим Петрович, но было понятно, что ему еще неясен смысл моего чертежа.
— Получается, — сказал я, — что все те животные, о которых шла речь в кабинете Дмитрия Степановича, вовсе не жертвы браконьерства. Почти все они, как тот же бурый медведь, по той или иной причине оказались ранены за пределами заповедника или уж, во всяком случае, не вблизи ущелья. К нему они направлялись, чтобы достичь родника. И те из них, которым это удавалось, исцелились и ушли назад. Они нам неизвестны. Мы знаем лишь о тех, которым не хватило сил, чтобы дойти.
— Но... Но... Так, по-вашему, они шли, определяя направление по «запаху» пониженного содержания дейтериевой воды? — воскликнул Трофим Петрович. — И ощущали его на таком большом расстоянии? Но ведь это могло быть только в жидкой среде!
Я с досадой махнул рукой:
— При чем здесь дейтериевая вода?
Не об этом, совсем не об этом хотелось мне сейчас думать и говорить. Но он продолжал упрямо и строго:
— Такая вода не только стимул старения, немощи, замедления процессов, идущих в организмах. Она еще и ядерное горючее завтрашнего дня. Хрестоматийный пример: килограмм дейтерия способен заменить сорок тысяч тонн каменного угля. И если вами обнаружено природное молекулярное сито, и протиевая вода изливается в этом источнике, значит, дейтериевая накапливается где-то в недрах горного массива. Если мы сумеем оттуда ее добывать, знаете ли вы, какая слава придет этому городу? Первооткрыватель грядущего океана энергии, которого хватит человечеству практически на бесконечное количество лет! И не менее важно другое. С каждой парой атомов дейтерия, которые в реакторах будут сливаться в один атом гелия, высвобождая энергию, станет уменьшаться концентрация тяжелой воды в гидросфере нашей планеты. От века к веку, постепенно, начнут биохимически улучшаться условия жизни на ней. Будет все более продлеваться молодость, пора расцвета каждого живущего на Земле существа, и в том числе всех людей...
— Да-да, — соглашался я, впрочем почти уже не вслушиваясь в его слова. — Это важно, важно...
Мне хотелось теперь одного: как можно скорее показать Дмитрию Степановичу нарисованный мною план.
14
Сперва он молча всматривался в листок бумаги. Я поразился, как мало ему пришлось объяснять.
Потом он обнял меня:
— Прости. Конечно, надо проверить. Но если все действительно так и есть, то эта моя неправота будет мне самому лучшим подарком. Ты понимаешь, как было нам тогда тяжело?
Я молчал. Боялся расплакаться, словно мальчишка. Он продолжал:
— Что надо делать, и как можно скорее? Во-первых, чтобы никому, кроме нас троих, это предположение не стало известно. Если оно подтвердится, то оснований для подобной осторожности и после, видимо, будет немало, хотя бы потому, что поток просто любителей природных чудес возможен огромный. Так нахлынут, что потом не отыщешь ни гор, ни ущелья. Образно говоря, затопчут, растащат на сувениры. Значит, сейчас же без излишнего шума это место нужно взять под охрану, скажем, в связи с особо повышенной лавиноопасностью. Даже те, кто там будут работать, о всей сути дела должны знать как можно меньше. Но и вообще, чтобы там не болталось ни единого постороннего человека... Во-вторых, следует провести авиаосмотр заповедника и особенно местности вокруг ущелья. Обнаружить животных, идущих к нему, или хотя бы составить схему свежих звериных троп. Окажется, что они сходятся к роднику, — вот и есть одно доказательство. («И мое оправдание», — подумал я.) Ну а решающее слово, — он ободряюще кивнул Трофиму Петровичу, — скажет наука.
— Скажет, — согласился тот, — но при одном условии: если на руднике хотя бы двое суток не будет никаких работ — буровых, взрывных, погрузки руды, прекратится движение поездов по ущелью.
Дмитрий Степанович поднялся из-за стола, оперся кулаками о его стекло:
— Товарищи! Да что вы! Кто же на это сможет пойти? Двое суток! Десятки тысяч тонн добычи! Что вы, товарищи!
Трофим Петрович грустно улыбнулся:
— Так я и знал. Но взрывы, работа механизмов, перемещение масс руды ослепят приборы.
