сходясь очень туго с чужаками. Отметки за ответы объявлялись не сразу, что тоже заставляло излишне волноваться. По общеобразовательным предметам еще можно было получить удовлетворительный балл, т. е. 7 или 6, но по военным предметам предельной отметкой считалось 8, ниже которой терялась надежда на поступление в академию.

Общий средний балл за все экзамены не должен был быть ниже 8, чтобы считаться «выдержавшим экзамен», при огромном конкурсе поступить в таким результатом экзаменов, конечно, надежды не было. Однако «выдержавший», но не принятый по конкурсу, сохранял право еще два раза попытаться поступить в академию. Провалившийся дважды на экзаменах совсем терял это право.

Первый же экзамен показал, насколько дух и правила Академии Генерального штаба отличались от всех других. На нас повеяло такой суровой официальностью и холодом, которых я совершенно не испытывал на экзаменах в специальных академиях.

Весь административный, начальственный персонал, так же как и профессорский, относился к нам строго по-военному, не допуская ни малейшего нарушения чинопочитания и субординации; отвечали на почтительный поклон лишь кивком, не подавая руки и с чувством необычайного апломба и превосходства.

Отмечалась и малейшая небрежность во внешности экзаменующегося или несоблюдение установленной формы одежды. На экзамене, кроме экзаменаторов обязательно присутствовал дежурный по академии штаб-офицер Генерального штаба, поверявший списки и следящий за общим порядком. Чувствовалось нами, что мы все сырой материал, из которого «они» выбирают лишь особо выдающихся по своему специальному масштабу, но совершенно не интересуются внутренними переживаниями и участью тех, которые останутся за флагом после такого отбора. Сухость и безразличное отношение к личности экзаменующегося особенно были понятны мне, так как я был уже знаком с приемными испытаниями двух специальных академий. Трудно, да и лишнее подробно говорить, сколько мелких и крупных волнений пришлось пережить каждому их нас. экзаменующихся, за этот тяжелый период.

Первый же экзамен дал в результате несколько десятков порезавшихся, почти исключительно на русской диктовке. Она производилась на экзамене русского языка раньше устного ответа. Профессор-экзаменатор громко диктовал всей группе (50–70 человек) из какого-либо произведения русских классиков двадцать печатных строк прозы. Три грубых ошибки считались уже неудовлетворительными в диктовке, но можно было еще надеяться исправить общий балл по этому предмету ответом и грамотно написанным сочинением на одну из заданных тем. Но больше трех грубых ошибок в диктовке влекли общую неудовлетворительную отметку по русскому языку; продолжать дальнейшее держание экзамена считалось безнадежным.

Даже мы, прекрасно выдержавшие все свои экзамены, но имея русский язык последним из предметов, трепетали за свою участь. Не лишним будет для характеристик генерала М.Д. Драгомирова, установившего все эти строгие правила, и переживаний экзаменующихся привести такой эпизод, о котором нам рассказали слушатели старших курсов. Один из их товарищей, приехавший из отдаленного округа, работал очень упорно и провел уже все свои экзамены, но с отметками 8 или 9. Оставался только русский язык. Не рассчитывая при огромном конкурсе попасть в число избранных и тяготясь бесцельной и бессмысленной строгостью всех экзаменов, создавших искусственную преграду для получения высшего образования, искренно его желающих, этот дальневосточный слушатель написал диктант своего последнего русского экзамена так: четко и красиво, без всякой ошибки в словах, он написал продиктованное, но нигде не поставил знаков препинания, хотя начинал с прописной буквы каждую фразу, перед которой должна была быть точка. На том же листе, но под диктантом, он чертами вместо слов повторил диктант, соответственно числу строк выше написанного, но здесь после каждой фразы чертами он совершенно правильно и четко проставил знаки препинания. Ниже этого он отдельной строкой крупно написал: «На свои места в диктант марш!!», – а затем подписал свое имя, фамилию и дату.

Дежурный штаб-офицер, собравший все диктанты и просматривая их, был поражен такой «дерзостью». Показав этот курьезный диктант профессору-экзаменатору, он немедленно отнес его и представил генералу Драгомирову, как неслыханную еще дерзость и насмешку над экзаменом. Совершенно иначе взглянул на это Михаил Иванович. Он немедленно приказал дать справку о том, как держал все другие экзамены автор диктанта. На заключительной конференции академии, когда выяснилось, что автор диктанта по своему среднему баллу не попадает в число штатных вакансий, он принял его сверх штата, как человека с большой и оригинальной инициативой.

Андрей Медардович Зайончковский

Но, к сожалению, такое внимание бывало исключением. На наших экзаменах быстро редели наши ряды, а к концу осталось из 360 человек 127 выдержавших; из этого числа по списку были приняты и зачислены в штат 70, причем даже последний из них имел почти 10 баллов в среднем. Был принят еще 71 первым артиллерист поручик Распопов, имевший около 10 в среднем (без нескольких сотых долей), но безукоризненно сдавший экзамен на 12 баллов по русскому языку, причем написанное им сочинение оказалось наилучшим из всех; кроме того, он свободно владел тремя европейскими языками. Все же остальные, оставшиеся за флагом, несмотря на, безусловно, выше всяких официальных пределов отметки и превосходную свою подготовку, должны были с отчаянием в душе вернуться в свои части.

Лично я оказался в первом десятке (четвертым по списку). Первым оказался 5го саперного батальона поручик Зайончковский[146] (впоследствии известный генерал и военный писатель); вторым – л[ейб]-гв[ардии] Преображенского полка поручик Воронин[147] (впоследствии военный агент в Вене и начальник дивизии в Мировой войне); третьим – л[ейб]-гв[ардии] Семеновского полка штабс-капитан Поливанов[148] (впоследствии редактор «Русского инвалида» и военный министр); четвертым – я.

Алексей Андреевич Поливанов

Прошло полвека со времени окончания нами академии, но я смело утверждаю, что благодаря непродуманному и неверному взгляду на высшее образование, наша армия лишилась множества талантливых и, может быть, более способных и полезных деятелей, чем мы, избранники, попавшие в число 70, почему-то признанное законченным и ненарушимым. Оставшиеся за флагом в большинстве уезжали с твердым намерением больше в академию не ездить и такому тяжкому искусу не подвергаться. Но для чуткого и самолюбивого меньшинства эта горькая неудача сопровождалась огромным потрясением нервов: один помешался, а другой застрелился. У всех же пытавшихся получить высшее военное образование осталась горечь неудачи, опасение насмешек в своих воинских частях над ними как неудачниками и стремление уйти из военной службы куда-либо в другие ведомства или специальности. Легче такие неудачи переносились офицерами гвардии и Петербургского гарнизона. Но для армейского офицера, напрягавшего все свои умственные силы, волю, энергию, вложившего в этот вопрос своего будущего огромный труд, беспощадно затрачивая здоровье и свои скудные материальные средства, такая неудача была крайне тягостна.