Шрифт:
Закладка:
Лаз был узким, но сухим, стены обшиты бревнами. Правена думала, что будет совсем темно, однако Улея уверенно шла вперед, и всего через несколько шагов Правена снова увидела впереди свет. Еще шагов десять – и другой лаз вывел их тоже в погреб, но вдвое больше и забитый кадушками. Улея прошла к лесенке и стала подниматься; теперь Правена куда охотнее последовала за ней навстречу белому свету. Даже не пыталась угадать, что ждет ее там, наверху, какое дивное царство.
Наверху был обычный двор, только раза в три шире. Две-три избы и три-четыре клети, как у торговых людей. У самого погреба стоял широкий, плотный, даже полный мужик лет тридцати с небольшим, с бородкой, отливающей в рыжину, с пучком более светлых волос под нижней губой. В жаркий день его лицо с крупными чертами было красно и блестело от пота. Одет он был в обычную сорочку, тоже с влажными пятнами, но держался уверенно, как хозяин.
– Будьте живы, красавицы! – оживленно приветствовал он их, с любопытством таращась на Правену. – За мной прошу пожаловать!
Оказалось, что относилось это к одной Правене: Улея сделала ей знак – ступай, мол, – а сама повернула назад к погребу. Правена пошла за мужиком, но идти пришлось недолго: он завел ее в ближайшую избу… и Правена увидела сидящего на скамье у дальней стены, напротив входа, Свенельдича-старшего.
Встретив ее взгляд, Мистина встал, его брови чуть заметно двинулись вверх: он не ожидал ее увидеть. Да и как мог бы: она ведь не назвала Улее своего имени. Видимо, думая все об одном, как и она, не смог устоять против обещания «того, чего очень хочет». Все эти дни после Купалий, продолжая бесплодные поиски, он ждал вести, которая наведет на верный след.
– Коли что понадобится, господин, я туточки! – Мужик истово поклонился гостю и исчез.
Правена осталась наедине с Мистиной. Накатило и облегчение: она встретилась с ним, добилась своей цели. Но и тревога вспыхнула заново: как-то он примет ее рассказ.
Сверток с Хилоусовым мечом она держала на руках, будто младенца, и взгляд Мистины сразу устремился к нему. Правена могла бы поклясться: он чуть заметно изменился в лице, в глазах мелькнуло понимание.
– Будь жив, Свенельдич! – хрипло от волнения сказала Правена и поклонилась. – Это я просила… ты тогда сказал, если что важное, довести через Улею. А у меня важное… такое, что важнее не может быть.
– Будь жива, – мягко приветствовал он ее. – Так это ты… Витляна попросила…
Видно, в мыслях его Правена живо связалась с собственной дочерью, с которой они были подруги; он уже вывел для себя ответ, куда исчез меч из-под дуба-громобоя, если Витляна не приносила его домой!
– Я принесла тебе Хилоусов меч! – выдохнула Правена. – Вот.
На лице Мистины так явственно отразилось облегчение вместо удивления, что Правена подумала: да не знал ли он все-таки, у кого может быть это беспокойное сокровище?
Она положила свою ношу на широкую лавку и развернула лен. В свете из оконца засияло недавно вычищенное узорное золото. Мистина уже видел и ножны, и клинок, но сейчас, словно желая убедиться, что это не морок, медленно вынул меч из ножен. Осмотрел клинок, в щербинах после счищенной ржавчины, но гладкий и блестящий. Правена подумала: а вдруг сейчас он меня зарубит, потому что знаю лишнее? Без страха подумала, как о ком-то постороннем. Отойдя на пару шагов, Мистина по привычке крутанул короткий меч в руке, примериваясь, и убрал обратно в ножны. Снова посмотрел на Правену.
– Садись и рассказывай.
Правена села и принялась рассказывать. Начала с Унегостя: Свенельдич должен знать, почему она стала разыскивать Витляну и пошла за нею следом. Мистина слушал внимательно, ни разу не перебил. По его глазам было видно, что он все понимает: у него в голове новые обстоятельства увязывались с уж известными. Правена так и не знала, что за человек привел Витляну к громобою, а он знал. Когда Правена дошла до того, как пыталась увидеться с Витляной и поведать ей о судьбе Хилоусова меча, глаза его повеселели.
– И почему ты отдаешь его мне?
– Я хотела… Мой отец всегда был тебе другом верным. – Больше всего в этом деле Правена боялась, как бы ее вмешательство не повредило отцу и семье. – Он тебе зла не желал никогда. Мы вашего изгнания вовсе не хотим. Я не знаю, чего Витляна хотела с ним делать, но раз уж так вышло… Мне он совсем ни к чему, ты лучше рассудишь, как с ним быть.
Мистина помолчал. Он знал желания своей дочери и не разделял их, но сейчас, когда Хилоусов меч был в его руках и об этом не знал никто, кроме него и этой девы, соблазн коснулся души. Улеб… Из Улеба вышел бы хороший князь – такой, какими были древние «князья-пахари» полян и прочих славянских родов. Князь, что живет при святилище, приносит жертвы, возглавляет пиры, передает земле и народу плодотворящую силу богов, но для войны вручает оружие избранному из народа воеводе. Улеб, человек разумный и справедливый, пользовался бы всеобщей любовью за свою доброту, старался бы управлять для общего блага, и боги откликались бы на его зов. А когда приходилось бы воевать – полки водил бы его младший брат, созданный для доли вечного воина, живущего недолго, но славно. Будь меж ними согласие, как прекрасно они правили бы вдвоем, следуя каждый своим склонностям! Правление двух братьев-князей вошло бы в предания как самое счастливое, перешло бы в сказки, и память о нем держалась бы даже тогда, когда забылись бы их настоящие имена.
Но Святослав не поделится властью – он с детства привык к мысли, что вся земля Русская предназначена ему одному. Больше того – его растили с мыслью, что он, сын Ингвара и Эльги, рожден для того, чтобы по праву владеть и южной землей русов, и северной, объединяя их в одно. Он считает это своим долгом и ради долга принуждает себя к делам, к которым не имеет склонности. И надо сказать, он прав. Время князей-пахарей прошло. Больше того – и время князей-воинов на исходе. Цесарь, князь князей, избранник богов, повелевающий и воинами, и пахарями, и жрецами – вот за кем будущее могущество. Святослав понимает хотя бы то,
