Шрифт:
Закладка:
Ну, то есть, конечно, я думала и о тебе тоже. Если бы я могла прекратить все это много лет назад, я бы прекратила все это много лет назад. А главное – я капец как разозлилась на Девятый дом.
Пока я тряслась, Пирра сбила меня с мысли спокойным:
– Твоя мать никогда бы не выбрала пулю.
– Да, она предпочла тюрьму.
И, взяв с тебя пример, я ударила мечом прямо в подрагивающее окно.
Оно треснуло. Поток грязной, пенящейся, отвратительной воды сбил нас обеих с ног и швырнул на пол – я ударилась о палубу задницей. А потом весь коридор съежился, как лопнувший воздушный шарик. Мир потемнел. Я не успела даже вдохнуть, когда оказалась в воде. Меня ударило примерно о двадцать поверхностей, вода сомкнулась у нас над головами, и мы бросились к дыре в борту. Мы просочились через узкий колючий проход и оказались снаружи.
Я не умею плавать, ну да и хрен с ним. Я даже не поняла, права ли была Пирра насчет дыхания. Мне показалось, что мне на грудь встал Крукс. Что-то ужасное творилось с ушами. Мы кувыркались в воде, и я даже подумала, что это и есть конец. Я решила, что твои глазные яблоки сейчас взорвутся.
Но этого не произошло, и я увидела, что случилось, когда мы поплыли прочь от искалеченной и умирающей космической станции. Высоко над гнездом языков парила Ианта, похожая на дрожащий белый листок в сердце водоворота, а бог и Августин продолжали бороться.
Языки почти втянулись в пасть, и бог явно не выигрывал. Щупальца обхватили его крепко, и Августин подталкивал его вниз. Кажется, щупальца больше интересовались императором, чем Августином, хотя против Августина они тоже ничего не имели. Отчаяние бога было очевидно, хотя в глазах у тебя уже мутилось.
Если Августин хотел освободиться и выбраться отсюда, ему пришлось бы прекратить борьбу. Или он мог продолжить, убедиться, что император уйдет в устье, и сам пропасть при этом. Над ними плыла, как паникующая бабочка, третья сила. Ианта могла все изменить. Если бы Августин как следует пнул бога в сторону ада, а потом Ианта вытащила бы его, освободив от языков, спастись смогли бы оба.
Я смотрела, почти ничего не видя, как Ианта поднимает руки. Поток расступился вокруг нее, вода закрутилась мутными толстыми струями, покрасневшими от крови, и все языки разом задергались.
Я видела, как Ианта бросилась вниз, оторвала языки от императора Девяти домов и освободила его. Языки тут же сплелись вокруг Августина, чтобы молча утащить его в жадную пасть, в ад, предназначенный для демонов.
И в этом была вся Тридентариус. Она получила один шанс и не просто просрала его, а просрала с таким великолепием, что это впечатлило бы тебя, если бы ты ее за это не возненавидела. Ианта, избравшая свою судьбу рядом с тем, кто лгал всем и обо всем. Ианта, снова ударившая в спину своего рыцаря. Ианта, которая, когда мир пришел в равновесие, протянула руку и надавила на чашу весов с надписью ЗЛО. Она исчезла из виду, ее скрыла вода. Языки отпрянули, зубы сжались, закрывая огромную голодную пустоту.
А потом давление схватило тебя, и твоя грудь сжалась.
* * *
Харрохак, ты знала, что, когда тонешь, вся жизнь вспыхивает перед глазами? Когда я умирала, захватив тебя с собой – надолго ли мне удалось сберечь твою жизнь, часа на два? – я не знала, увижу ли я обе наши жизни. В конце всего выяснилось, что мы остались вдвоем, переплетясь, как всегда и было. Грань между нами размылась, как будто вода смыла чернильные контуры. Сплавленная сталь. Смешанная кровь. Харрохак-и-Гидеон. Гидеон-и-Харрохак. Наконец-то.
Но когда все почернело и я умерла во второй раз, я тебя не увидела. Я не увидела даже себя. А увидела я яркий солнечный свет и размытую фигуру, расплывающуюся по краям. Сначала мне показалось, что это женщина – женщина с мертвыми глазами и серым лицом, таким прекрасным, что оно почти пересекло эту грань и стало отвратительным, женщина с моими глазами, потемневшими в смерти, и волосами, повисшими мокрыми тяжелыми прядями. С усталым возмущением я поняла, что в конце времен, после всего, что мне пришлось пережить, после последнего слова, последнего удара, последней капли крови в воде, твоя тупая мертвая девка пришла забрать тебя.
Она сказала чужим, неправильным голосом:
– Начинай качать. Я знаю, что у нее раздроблена грудина, не обращай внимания. Мы должны ее запустить. По моей команде.
Руки нажали. Мы умерли.
Полчаса назад
– Ты уверена, – сказала Харрохак.
– Конечно нет, – ответила Дульси Септимус, – но я некромант Седьмого дома… или была им при жизни. Абигейл не могла почувствовать то, что почувствовала я, когда мы обе выглянули наружу. Я не эксперт в области призраков, но я кое-что знаю об управлении другими. Твоим телом никто не завладел, Харроу, но что-то тут есть. И это не фрагмент и не призрак, и совсем не похоже на Спящую.
Голубые глаза внимательно смотрели на нее, а она невидящим взором уставилась на стены лаборатории: они прогибались, потому что весь замок наверху рушился, аккуратно уничтожая сам себя. Складывался и менялся, как будто его сжали в гигантском кулаке.
Проломы в стенах и разрывы в перегородках тоже изменились – изменились уже знакомым образом. Теперь за ними виднелась не тьма, а белое и твердое отсутствие пространства и времени, которое она уже видела в другом пузыре. Бесцветная рана бездны, граница ее разума, ее возможностей в Реке.
– Это может ничего не значить, – сказала Дульси.
Харрохак зачем-то спросила:
– Зачем ты мне это рассказала?
И снова грустная улыбка, похожая на тень прежней радости.
– Потому что я хотела, чтобы ты знала правду, – сказала мертвая дочь Седьмого дома, – всю неприкрытую непричесанную правду. Истину без прикрас, как она есть. Мы с Палом всегда были фанатиками в этом смысле. Я столько лгала в своей жизни, Харрохак, и я не хочу возвращаться в Реку, совершив убийство ложью во благо. Пойми меня, я делаю это ради себя. Но я хочу, чтобы ты знала.
Посмотрев в лицо Харроу и увидев, как оно изменилось, она добавила:
– Прости.
– Есть кое-какая разница между обрывком бальной карточки, – сказала Харроу Нонагесимус, – и последним танцем.
Еще один коридор сложился. Вход в «Санитайзер» деформировался, потолок наклонился под опасным углом, раздался громкий треск. Крышу разорвало, огромный кусок плитки рухнул прямо рядом с ними. Харрохак шарахнулась под защиту саркофага, и измученный, с горящими глазами призрак послал ей воздушный поцелуй и исчез под грудой искореженного металла. Вспыхнуло слабое голубое сияние.
Сердце Харроу колотилось с невероятной силой. Она понимала, что это происходит не на самом деле, что это ее сон и что биение сердца – всего лишь очередная шутка подсознания. Но все-таки оно билось и билось быстро и сильно.
– Ну уж нет, – сказала она вслух, – пора валить отсюда.
