Он посмотрел на нас.

– Это ты велел этому уроду убить Харроу? – спросила я. В конце концов это была моя работа.

– Я пытался ее спасти.

И это тоже моя работа.

– Иди в жопу, папка.

– Я не задал тебе вопрос, – терпеливо сказал он, – ты моя дочь, черт возьми. Я не собираюсь ставить тебе ультиматумы при первой же встрече. Поговорим о нас с тобой позже. Я не смогу наверстать все годы, которые провел вдали от тебя, я не покупал тебе чипсы и не пришел на твой выпускной, но убивать тебя, чтобы избавиться от сложных отношений… ниже моего достоинства. И вообще это не твое тело. Я не стал бы наказывать Харроу за твои поступки.

Нас бросило через всю комнату, хотя было не больно. Твои кости и плоть оказались рядом с Иантой, не успела я даже сжать руки на рукояти.

И тогда император повернулся к Августину.

Они смотрели друг на друга без всякой злобы. Император выглядел, как человек, который стоит в одном халате на крыльце и смотрит, как кто-то проскальзывает домой через много часов после того, как обещал. По груди ликтора стекала красная кровь сердца, плащ покрылся пятнами, попало немного и на лицо.

– У меня есть шанс? – спросил он.

– Да, есть. Я не предложил выбор Мерси, потому что Мерси меня сильно разозлила, как ни неприятно это говорить.

– Понимаю, – согласился Августин.

– Августин из Первого дома, – сказал человек, который был богом, и бог, который был человеком, – мой первый святой. Моя первая длань, кулак и жест. Поклянешься ли ты в верности снова, начнешь ли с начала? Или нет?

– Ты сказал, что прощения нет, – прошептал Августин.

– Прощаю, как мне должен бог простить, – ответил император. – Поклянись мне в верности, сын мой, брат мой, возлюбленный мой, ликтор, святой.

Августин поднял взгляд на господа. Глаза остались серыми, как будто время для него все еще не пошло нормально. Он посмотрел на кровь у себя на груди, на присутствовавших в комнате, на меня, дрожащую в твоем теле. На Ианту. Гидеона. Труп Цитеры на стуле. На тело на полу, на спутанные, окровавленные кудри Мерсиморн у своих ног. Он посмотрел на бога Девяти домов.

– Нет, Джон.

Августин поднял руку.

Тошнотворный рывок. Как будто нас подбросило в воздух, Харроу, и в высшей точке полета мы утратили вес, как будто нас трясло на жутком старом лифте, спускавшемся к памятнику, только в миллион раз сильнее. Завыл рвущийся металл. Послышался громкий бульк, и мы попадали, потому что станция перевернулась. Кресла упали, тело Цитеры повалилось на бок, его больше ничего не держало на месте. Я снова смогла управлять твоим телом, хотя вряд ли сейчас был подходящий момент, чтобы двигаться. Заглушки сорвало с окон, и я увидела. Я увидела воду.

Бог споткнулся, его прижало к стене. Свет заливал комнату, странный, неземной, переливчатый свет. Пузырьки и струйки воздуха пролетали мимо окна. Митреум весь целиком погружался в бурую, мутную, кровавую воду.

Плекс вздулся, вздрогнул и лопнул. Река ворвалась в окно стремительным потоком. Императора утащило в воду, Августин нырнул за ним, Ианта потащилась следом. Харроу, мы не оказались в воде только потому, что меня схватил мускулистыми, без единой жиринки, руками святой, с которым мы носили одно имя. Он вытащил меня из потока, когда станция рванулась вверх. Держа тебя под мышкой, он полез выше, в коридор, который быстро перекосило. Я вцепилась в меч.

– Отвали! – испуганно заорала я.

– Ты некромант? – спросил он.

– Нет, не некромант.

– Тогда пойдем.

Вода бесилась и ревела где-то сзади. Святой долга с трудом открыл дверь в покои императора и захлопнул ее за собой, когда мы выползли в перевернутый коридор, по которому уже текла вода откуда-то с другой стороны. Снова раздался далекий плач металла, треск и визг. Мы пробирались наверх, отталкиваясь от стен, я ползла за ним по узкому проходу, а потом споткнулась и упала на него, когда станцию снова перевернуло. Я вцепилась в памятник, стоявший теперь вверх ногами.

– Внешнее кольцо. Оно стабильнее, – пояснил Гидеон.

– Но…

– Двигайся. Мы очень легкая добыча.

Я двигалась. Станцию бросало вперед и назад, она погружалась в воду, давление кидало ее то в одну, то в другую сторону. Где-то плакала сирена. Я тяжело дышала.

– Какого хера…

– Августин погрузил всю станцию в Реку, – объяснил он. – Мы пересекаем ее физически, телом, душой и всем, – и добавил ни с того, ни с сего: – Жаль, что он не дал мне пакет.

– О чем ты…

– А вот.

Мы добрались до другого кольца. Плекс тут держался. Ставни сорвало при ударе, но сами окна не сломались, по крайней мере пока. Перекосило нас так, что мы уже шли по стене. Река тянулась перед нами. Какой-то светильник станции обшаривал темную воду, как прожектором.

Мы падали очень быстро. Все глубже, глубже и глубже. Грустный треск звучал где-то над головой, как будто доспех сжимали огромными руками. Река не менялась, и мне иногда казалось, что мы застыли на месте. Мешали этому впечатлению только две крошечные фигурки в воде.

Августин и император – бог – человек, который, сам того не зная, поспособствовал моему рождению – боролись, а невидимый поток тащил их вниз. Вода вокруг них почти кипела. Возможно, это была величайшая битва некромантов, но лично мне со стороны казалось, что они просто лупят друг друга. Я разглядела изящное белое привидение, скользившее за ними. Ианту, наверное.

– И что мы будем делать? – спросила я. – Покинем корабль? Поплывем наверх?

– Нет, – ответил Гидеон, – Августин погрузил нас очень глубоко. Думаю, что мы уже в баратроне. Отсюда далековато до поверхности.

– Я могу задержать дыхание.

– Смешно. Проблема не в дыхании. В Реке можно вообще не дышать.

– Ну поплыли тогда, бесит же…

– Прислушайся. Слышишь треск? Здесь невероятное давление. Это не вода, это тяжесть того… из чего состоит Река. Мы не знаем, что это. Обычного человека она убивает за секунды. Мы с тобой продержимся немногим дольше. А еще есть привидения. Номер Седьмой убежал, так что они скоро вернутся.

Станцию снова тряхнуло.

– Ладно, ты же некромант, – сказала я. – Ты собираешься что-нибудь предпринять?

– Мой некромант мертв, – сказал Гидеон.

Он стянул мои очки с искореженного жесткого лица и посмотрел на меня глазами, которые удивили бы меня сразу же, если бы я потрудилась заглянуть в твои воспоминания. Они были темно-карие, с красными искрами в глубине. Это был цвет потрескавшегося вулканического стекла, радужка почти сливалась со зрачком, и глаза почти ничего не выражали. Они куда больше подходили этому лицу, чем сверкающие зеленые глаза, которые ты запомнила.