Бог снова подпер подбородок ладонью.

– А что со мной не так?

Мерси и Августин коротко и страшно залаяли. Ни в какой вселенной это не сошло бы за смех.

– Ты не получаешь силу от Доминика, – сказал Августин. – Это он получает силу от тебя. Не происходит никакого обмена, никакого симбиоза. Ты ничего не берешь у системы. Она держится на тебе, насколько нам известно. Ты – бог, Джон. Но, как любят указывать эдемиты, когда-то ты был человеком. Так как же произошло это преобразование? Откуда взялась твоя сила? Даже если Воскрешение было величайшим взрывом танергии во все времена, танергия бы уже иссякла. А потом Мерси спросила у меня – и это было мгновение ее величайшей подлости – спросила, чего же боится бог.

Глаза с белыми кругами закрылись, и твое сердце почти успокоилось.

– Вы просто притворялись, что ненавидите друг друга? – не в тему спросил он.

– Нет, – тоскливым хором ответили они. Августин пояснил: – Но мы никогда не ненавидели друг друга настолько, чтобы не суметь работать вместе. Это позволяло нам быть честными друг с другом. Я никогда не хотел верить ни в какие слова радости. Я не поверил, когда она сказала: «А что, если он не убил А. Л.?» и потом: «А что, если он просто не может убить А. Л.?».

Глаза открылись. Они обратились на тебя и меня. Белые круги, как мигренозная аура. Черные, переливчатые радужки, похожие на смолу, на крылья бабочки, на обсидиан.

– Подведите итог, пожалуйста, – попросил он, – вы оба слишком много времени уделяете прелюдии.

– Ты не убивал Алекто, – сказал Августин, – и она была не просто твоим стражем.

– Алекто была твоим рыцарем, – добавила Мерсиморн.

Император не пошевельнулся.

– Глаза, Джон, – продолжил Августин, – ее чертовы золотые глаза, как у кошки. Когда я увидел здесь юную Харрохак… – Он ткнул пальцем в нашем направлении, что почему-то меня испугало. Наверное, потому, что я-то считала, что о нас давно забыли. – …и все же глаза, поначалу я подумал: «Да мать мою налево, она пробудилась». Но это, разумеется, не имело смысла. Потому что если бы А. Л. появилась в Митреуме, она была бы так же… невыносима, как и всегда. Почему же еще могли измениться глаза Харрохак? А по той же причине, что и наши. Она произнесла Восьмеричное слово. Она достигла истинного ликторства.

– Это означало, – перехватила инициативу Мерсиморн, – что рыцарь малышки откуда-то заполучила глаза твоей Аннабель Ли. Ни при каких обстоятельствах гены Алекто… если они у нее вообще были, в чем лично я сильно сомневаюсь… не могли оказаться в ребенке Девятого дома. Но вот твои гены очень даже могли, потому что мы с Августином приложили к этому все усилия.

– Мы хотели взломать Запертую гробницу, – продолжил Августин, – только чтобы получить ответ, который явился в виде мертвого подростка с твоими генами. Это не глаза Алекто. Они твои, Джон. Алекто смотрела на мир твоими глазами с того мига, как мы впервые ее увидели. А жуткие черные глаза на твоем лице… принадлежали ей.

Харроу, я не особо во все это вникала, потому что теория некромантии кажется мне редкостной хренью, даже если я не занята переживанием Сложных Эмоций. Но эта последняя фраза даже мне показалась странной. Я видела, что у Ианты похоронные глаза Терна. Я смотрела в зеркало и изучала твое лицо своими, гораздо более красивыми глазами. И это было реально странно. Я догадалась, что смена глаз происходит, когда двое людей становятся одним, а не тогда, когда они меняются местами. Никто никогда не увидит этого говнюка Набериуса с уродскими фиолетовыми глазами, потому что ликторский обмен глазами начался с того, что ему в сердце вошла рапира. Не существовало возможности отдать рыцарю глаза некроманта.

Если только рыцарь не остался в живых.

Мерси протянула руку Августину, он молча протянул ей сигарету и смотрел, как она яростно затягивается. Тонкая бумага вспыхнула оранжевым пламенем, и Мерси тут же злобно затушила сигарету в пустой кружке. Протянула ее обратно Августину.

– Ты нам лгал, Джон, – сказала она. Она чуть не плакала: – Существует идеальное ликторство… процесс, позволяющий не убить рыцаря. А ты заставил нас думать, что это невозможно. Ты заставил нас думать, что мы разгадали суть. Что необходима односторонняя передача энергии. Но никто не должен был умереть. Альфред, Пирра, Титания, Валанси, Найджелла, Самаэль, Лавдей, Кристабель… ты хладнокровно смотрел, как мы убиваем своих рыцарей. А они могли выжить. Ты сам прошел через это. Но ты сделал все идеально.

Святой долга молчал. Августин тушил очередной окурок. Мерсиморн сжала руки в кулаки. Бог сидел в своем кресле и смотрел на собственные ладони.

Послышался шорох. Тридентариус выбралась из своей дыры и встала рядом со мной. Лицо ее оставалось совершенно спокойным. Свои карты она все еще не раскрывала.

– Джон, если ты солгал мне о чем-то еще, – сказала Мерсиморн. – О смерти планеты, об исчезновении нашего вида… если бы ты признался во всем, сказал, что тебя вынудили, что это все было для общего блага, наговорил бы какой-нибудь красивой чуши… я бы простила тебя.

– Ты могла бы сказать, что простила меня. – Император все еще таращился на руки. – Но это бы взбесило меня. Да, точно. Нет никакого прощения, Мерси. Есть только кровавая правда и благословенное невежество.

– Альфред, Пирра, Титания, Валанси, Найджелла, Самаэль, Лавдей, Кристабель, – сказала она.

– Они были моими друзьями, – просто сказал он, – я тоже их любил.

– Я должен знать правду, – вмешался Августин, – считайте это проявлением болезненного любопытства. Анастасия не нарушила процедуру, так? Она почти догадалась, как нужно действовать на самом деле. Я знал, что она работает вместе с Кассиопеей. Просто странно, что я стал ликтором в экстремальных условиях, и у меня все получилось, а Анастасия провалила этот эксперимент в лабораторных условиях.

Бог посмотрел на него:

– Да, – ответил он почти смущенно и так, как будто страдал от похмелья, – только мне она позволила посмотреть на свой эксперимент. Она поняла, что Восьмеричное слово нужно произносить медленнее и размереннее… но все же это была скорее догадка. Но дело не в том, что она все сделала правильно, а я ей помешал. Она запаниковала в процессе. Она не смогла полностью впустить его душу в себя… в противном случае смерть Самаэля убила бы и ее тоже. Они оба были в опасности. Я убил его ради нее, и она все время это знала.

– Это правда или то, что ты считаешь правдой? – спросил Августин.

– А в чем разница? – в голосе его стыл кладбищенский холод. – Как я мог рассчитывать на отпущение грехов? Что же осталось мне теперь?

– Прекратить действовать, Джон, – ответил Августин. – Бросай то, чем ты, как я теперь понимаю, занимался с самого начала. Откажись от экспансии. Прекрати копить эти дикие данные, собирать силы для вторжения. Я ломал над этим голову пять тысяч лет, и не уверен, что до конца понимаю хотя бы сейчас. Просто прекрати. Отпусти их. Не надо никого наказывать за то, что случилось с человечеством.