– Как тебя зовут?

Я улыбнулся. Нож – лучший способ уйти.

Он поколебался, робея ответить, а потом сказал:

– Принцип.

– А, значит, твой тезка – ангел Принципус, судья душ. Великий, могучий ангел.

Он гордо кивнул, надувая щеки. Когда-то я тоже гордился тем, что назван в честь одного из Двенадцати. Михея – ангела, создавшего мир заново.

Я показал ребенку, где находится сердце.

– Ты можешь всем говорить: «Я убил Михея Железного».

Мальчик нагнулся. Его зеленые глаза были совсем как у Ашеры… Я смотрел в них, а он поднес нож к моему сердцу.

Тогда я закрыл глаза и вообразил отца, Мириам, Элли и себя – всех вместе на зеленой лужайке. Там был и Беррин – читал книгу под деревом. Эдмар с Зоси боролись, а Орво мешал что-то в большом котле. Айкард положил руку мне на плечо и улыбнулся. Мы были вместе и больше не были никому ничего должны. Мы были свободны.

35. Кева

Поэт-воин Таки сравнил любовь с опьянением. Любовь делает из нас дураков, но при этом счастливых. А когда любовь истощается, мы чувствуем себя ослабленными, опустошенными и уязвленными.

Вот что я чувствовал из-за любви к Лунаре. К Сади. Из-за того, что они любили меня. Одна моя половина стремилась к тому, чего я лишился. А другая ненавидела меня за это.

Шесть дней я пробыл в Лабиринте. Чтобы выжить, пил воду с металлическим привкусом, не забывая, что убил там человека. Я жевал кожу сапог, по кусочку в день, а по стенам карабкались джинны. Они были скелетами, завернутыми в тени, с белыми зрачками на черных радужках. Они наблюдали за мной сверху, но не приближались. Поначалу я дрожал от страха. А теперь радовался их обществу.

На меня смотрело и металлическое существо с десятью глазами, но только одним глазом, в самом низу. Мне не хотелось входить в его пасть. Там, среди разбитого стекла, гнило тело Лунары. Куда бы ни свернул, я всегда возвращался туда. Как говорится в легендах, Лабиринт – это место, откуда нет выхода.

Я подумывал покончить со всем этим. Я мог бы заколоть себя в сердце кинжалом Айкарда, но не хотел попасть в Барзак, зная, кто им правит.

И в итоге просто сидел, жуя кожу; меня подташнивало от металлической воды, и я дрожал от ветра, завывающего по пещере. Чего я хотел больше всего? Яснее ясного – кальяна с лучшим гашишем.

Я вспомнил то давнее время, когда брел по базару пряностей в Костани. Парень с внешностью пирата и заплетенной в косы бородой подозвал меня к своему прилавку и попытался всучить гашиш со вкусом «невероятной черной патоки, которую никто еще не пробовал».

Он рассказал мне историю, как он плыл в Кашан и вдруг ни с того ни с сего закружился смерч и поглотил его корабль. К счастью, он очнулся на острове, весь в ссадинах, но живой. Он огляделся. И с удивлением обнаружил, что его окружают яркие деревья со странными плодами. «Одни плоды напоминали клубнику, только синюю, из их пор выделялся нектар, напоминающий древесный мед. На другом дереве росли фиги, а в них – крохотные алмазы, которые лопались во рту, взрываясь обжигающим пряным соком». Я слушал его и слушал, и в конце концов сдался и купил «невероятную черную патоку». Позже в тот же день я смешал ее с обычным гашишем и раскурил кальян. Вкус был божественным, как будто кто-то расплавил солнечное сияние и смешал его с сахарным тростником.

На следующий день я вернулся на базар, чтобы купить еще, но парень исчез. Кого бы я ни спрашивал, никто его не видел. Сейчас у меня было лишь одно желание – покурить гашиш с «невероятной черной патокой».

Она пришла, пока я был погружен в грезы. Ко мне спустился павлин с лицом женщины. Размах ее крыльев был больше моего роста, а яркая расцветка выделялась даже в темноте.

– Я сильно рискую, явившись сюда, чтобы тебя найти, – сказала Саран.

Какое мне дело до того, чем рискует эта птица?

– Что тебе нужно?

– Я хочу, чтобы ты отправился в Святую Зелтурию, где будешь учиться и станешь тем, кем должен стать.

Я рассмеялся.

Саран расправила крылья и накрыла меня ими, как плащом. Впервые за многие дни в меня проникло тепло. Но не только тепло… Через несколько секунд я уже не испытывал ни голода, ни жажды. Даже перестало тошнить от металлической воды. Сердце затрепетало с новой энергией, как и легкие, и мышцы; я ощутил небывалый прилив сил.

И все же меня это разозлило до безумия.

– Если ты можешь это сделать, почему не спасла Сади?

Саран уставилась на меня пронзительными рубиновыми глазами.

– Не нужна мне твоя помощь, – сказал я. – Я не поеду в Зелтурию. Лучше медленная смерть, чем стать вашей пешкой, пешкой любого правителя, бога, ангела или джинна. Пошли вы все куда подальше.

– Тебе нет необходимости говорить, – сказала Саран мягким материнским тоном. – Я чувствую твое сердце, как свое собственное. Ощущаю твои страдания и знаю, насколько они велики. Вот почему ты должен поехать в Зелтурию. Обучение освободит тебя от суетного. Ты не будешь нуждаться в пище, воде и сне. Любовь, ненависть, горе – от всего этого твое сердце освободится. Ты достигнешь фанаа – полностью избавишься от своего «я». Разве это не лучше, чем умереть здесь?

Хотел бы я родиться таким, ничего не чувствовать и никого не любить. Но даже Вайя говорил, что кое-что чувствует. Хотя он этого и не показывал, мы были ему небезразличны. Лунара – совсем другое дело. Обучение сделало ее совсем холодной… По крайней мере, до самого конца, когда она, кажется, снова меня полюбила. Прямо перед тем, как я ее заколол.

Сади упоминала, что я останусь юным и буду смотреть, как стареют те, кого я люблю. Но они так и не постареют, потому что я не сумел их уберечь. Был бы я настоящим магом, никогда не позволил бы Ираклиусу взять меня в плен и тогда, может быть, защитил бы Сади. Защитил бы всех.

– Что произошло в Костани? – спросил я.

– Некоторые погибли во время панического бегства, но все, кого ты знаешь, целы.

– Это я всех убил.

– Да, но спас ты гораздо больше людей. Ты убил апостола Хаввы. – Саран сменила мягкий материнский тон на стальной тенор королевы. – Врата к Кровавой звезде не откроются, и мир не услышит ее песню, вызывающую безумие. Ты спас всех