За два часа до нас с войсками той же сибирской бригады вышел в море эскадренный миноносец «Боевой». Мы рассчитывали догнать его в море.

Корабль уже был готов отшвартоваться, работа машин отдавалась легким вибрированием кормовых отсеков; было видно, как над могучими трубами дрожит и струится воздух, согреваемый отходящими газами. Иногда выбрасывался темный клуб жирного мазутного дыма. Кочегары и машинисты прибирали к рукам более ста тысяч лошадиных сил, которыми располагали главные механизмы корабля.

Десятки приборов шевелили усиками стрелок, показывая давление пара, контролируя циркуляцию воды и масла.

Батюшков терпеливо проверял свое разнообразное хозяйство. Поднялся на мостик.

— Знаете, кто идет с нами? — спросил нас Дорофеев.

— Сибиряки.

— Угадали. А еще?

— Ящики с боезапасом.

— Угадали. А еще?

— Пушки.

— Пушки. Смотрите, они уже все знают. От них не скроешь ничего. Но все-таки одного пассажира вы не усмотрели, — и Дорофеев назвал фамилию известного писателя — Евгения Петрова.

— Так с ним же хорошо знаком Усышкин, — вспомнил я. — Они друзья по Москве.

— Что же, — отозвался Батюшков, — мы станем друзьями по «Скифу».

За время войны в газетах часто встречались его фронтовые очерки, и я не был разочарован, когда на мостик взошел смуглолицый человек, с виду и вправду бывалый фронтовик: в пилотке, в обмотках, с походной сумкой на бедре.

Длинноногий, с резким профилем и сильной челюстью, Евгений Петров, казалось, каждую минуту торопился куда-то, но со всеми заговаривал охотно и просто, жадно выслушивал каждого, хотя многое предстояло ему увидеть самому, и при этом приближался к собеседнику вплотную, как бы что-то доказывая; слова выговаривал кругло, несколько возбужденно и смотрел очень утомленными глазами. Было заметно, что предстоящее плавание волнует его.

Мы быстро с ним разговорились. У него был выбор: он мог идти раньше на «Боевом», но предпочел идти с нами. Себя он скромно называл военным корреспондентом, свою задачу объяснял коротко:

— Я должен написать о Севастополе. Ведь до сих пор нет ясного рассказа, что там происходит.

С этим заявлением охотно согласились.

— Ведь нам предстоит прорвать блокаду, не так ли?

— Да, это так, — согласились и с этим.

Поднялся на мостик Усышкин и не без удовольствия отрекомендовал всех нас своему другу, а его при этом назвал «нашим попутчиком».

— О нет, — возразил тот, — только не попутчик.

— Ну, тогда спутник.

— Это лучше.

Каждому хотелось рассказать нашему спутнику о Севастополе. 28 мая в последний раз мы были в Севастополе днем. В ночь с 5 на 6 июня — в последний раз в Южной бухте. Немцы прорвались в район Голландии. Держали под огнем бухту, Корабельную сторону и Спецкомбинат в долине Инкермана, недавно склады шампанских вин, теперь подземный арсенал Севастополя.

Все чаще завывал над городом сигнал базовой воздушной тревоги. И наступили дни, когда эта предупредительная мера стала бесполезной: эскадрильи бомбардировщиков висели над Севастополем, беспрерывно сменяя одна другую. Наша истребительная авиация вступала в бой сразу при взлете с аэродрома на Херсонесском мысу или Куликовом поле.

Уже невозможно было найти признаков улиц. Над необъятной грудой обломков никогда не рассеивались дым и пыль, и все-таки в Севастополе что-то еще стонало и рушилось.

Положение крепости было очень серьезным…

«Скиф» снялся днем, в обычное время, с таким расчетом, чтобы утром быть обратно. Ночи наступили короткие. Уже давно корабли не ходили прежними зимними курсами, спускаясь к Синопу и потом поднимаясь на норд. Теперь шли полным ходом, прямо на Севастополь.

Красноармейцы десанта неплохо устроились. Это были живые, бодрые, веселые ребята, не доставлявшие лишних хлопот. То здесь, то там раздавался громкий смех, гремели консервные банки, слышалось бойкое словцо. У краснофлотских бачков нашлась ложка и для сибиряков.

Розовощекий молодец балагурил на полубаке:

— Никогда моря не видел, да вот увидел. Турция у вас тут, что ли? Севастополь! Теперь моему деду нечем передо мной хвалиться, а то он с детства что-то знает про Севастополь.

— У меня отроду в море никто не плавал, — рассмеялся другой, — боялись из лесу выходить. А тут, смотрю, со всех сторон открыто — забирай.

— Кому ты нужен?

— А как же, нужен: везут. Слышишь, как пароход гудит?

— Ну, что же, по волне шибче… На, кури, пока я добрый.

И, как бывает дома, от веселых гостей всем нам стало веселее — и себя и нас развлекали стрелки и пулеметчики, недавние охотники и колхозные бригадиры. Понравилось это и Ершову.

— Ого! Смотрите, Вешнев, среди них есть и бородатые… Вот это мужики! — заметил он, взойдя на мостик. — Не напрасная слава! Каждый из них и кубанцу пара, эти не подведут.

И правда: «Сделаем, сделаем, — казалось, говорили сибиряки. — Сдюжим. А насчет Турции — это так, чтобы только позлить».

Прошли Мысхако, легли на курс. Спокойное мора ярко синело и по горизонту отражало круглые чистые облака. Новороссийский берег вскоре скрылся. Впереди по курсу мы имели «Боевого» и рассчитывали догнать его около девятнадцати часов. Развили большой ход, и в этом привычном шуме то и дело слышался доносимый ветром с полубака мужской солдатский хор.

Хорошее настроение не оставляло Ершова, а настроение командира — это не последнее дело. Он даже заглянул в рубку ко мне. Как раз в этот момент донеслась моя любимая песня «Раскинулось море широко». Я прислушался, улыбнулся, и Ершов ласково согласился:

— Пускай поют — хорошее дело, солдатское!

Опять было рванулся я к нему и опять удержался.

В море сибиряки по своему почину установили на носу и на корме «Скифа» по станковому пулемету, и Дорофеев по этому поводу заметил довольно метко:

— Круговая оборона!

Корабль шел точно по пассажирскому расписанию. Миновали меридиан Керчи. Вскоре справа по носу начали вырисовываться горы Крыма. Сигнальщики высматривали «Боевого». Было восемнадцать часов с минутами, когда на траверсе мыса Меганом впереди по курсу показались самолеты противника. Они все кружились над одной и той же точкой. Чувствовался близкий вечер, солнце склонялось, в такое время труднее всего вести наблюдение по солнцу. Все, кто был на мостике, встревоженно следили за кружением бомбардировщиков.

По воздушной тревоге на мостик вышел и Евгений Петрович со своей обязательной походной сумкой.

— Впереди «Боевой»? — спросил он. — Вот видите, все равно догнали, так что мне жалеть не о чем… И вы не жалейте, — попробовал пошутить он, — вы мне все рассказывайте!

— Да, впереди «Боевой», — сурово отвечал Ершов.

Внезапно под мушиным роем самолетов встал высокий раздвоенный столб дыма и пара. Мы продолжали идти полным ходом прямо на этот столб. Самолеты кружились. Когда же вдруг они начали собираться стайками, отпала последняя надежда.

Командир «Боевого»