— Да здесь, у моего КП, — непривычно вяло отвечал Батюшков. — Он узнал, что вы на «Скифе», и хочет вас видеть.

Командный пункт Батюшкова помещался под мостиком, я быстро сбежал туда.

Воронихин пристроился на каких-то ящиках. С двух-трех слов все выяснилось: в ящиках упакованы самые ценные книги музея, литографии, экспонаты, приобретенные музеем уже за время нынешней борьбы за Севастополь, — все, что не успели вывезти и что удалось собрать сейчас. Часть имущества доставили с мыса Фиолент, из бывшего Георгиевского монастыря, где его скрывала и берегла до последнего времени надежная пещера, часть — из городских подвалов. Здесь было и то, что удалось спасти от панорамы Рубо. Полностью вывезти панораму не удалось. Специалисты считали, что полотно не выдержит перевозки. Тогда было решено панораму не трогать. На Историческом бульваре не устанавливалось никаких батарей, воинские части не располагались вблизи панорамы. Немцы знали это, и все-таки вечером 25 июня около шести часов «юнкерсы» начали пикировать на монументальную башню. Здание загорелось. После этого немцы открыли по панораме артиллерийский огонь, довершая ее разрушение.

Большая часть полотна силой взрыва была сорвана со стен. Потолок горел, но группа краснофлотцев, лейтенант Черкасов и капитан Леман, бывший доцент одного из ленинградских научно-исследовательских институтов, в дыму и огне спасали части драгоценного полотна.

Все это я узнал от Воронихина.

— А письма? — спросил я. — Нахимовские письма вывезли?

— Письма при мне, — взволнованно и как бы виновато отвечал Воронихин. — Вот они, в этом портфеле.

— Вы одни?

— Жена в Новороссийске. Коля со мной. Вот он, спит.

Коля, сын Воронихина, юноша лет восемнадцати, спал на ящиках, завернувшись в плащ-палатку. В Севастополе он состоял в добровольческом отряде по разоружению бомб замедленного действия.

— Вот зачем я просил вас, — сказал Борис Лаврентьевич. — Возьмите на всякий случай этот портфель, тут и письма и другие документы музея. Это не затруднит вас?

Я согласился: все-таки у меня каюта.

Зенитчики не спали всю ночь, но недолго им удалось подремать, не отходя от пушек, по боевой готовности два.

В пять часов колокола громкого боя возвестили тревогу: показались разведчики. За ними следовало ожидать бомбардировщиков или торпедоносцев, и они не замедлили появиться.

Над безмятежным морем разгорался рассвет. Самолеты шли группами с разных сторон. С постов поступали донесения о готовности к бою.

Первыми летели «хейнкели». За ними следили не только на мостике. Спящие просыпались. Матери теснее прижимали к себе детей.

Люди молча и внимательно следили за самолетами, окружающими корабль.

Некоторое время так же молча смотрели вверх и неторопливо поворачивались стволы пушек.

Огонь открыла новая кормовая зенитная башня. По кораблю хлестнул гром ее резкого залпа.

Люди, сгрудившиеся вблизи зенитных площадок в ожидании выстрелов, смотрели уже не на небо, а на артиллеристов, приготовившихся к стрельбе. Автоматы ударили внезапно.

Длинные как палки, с раструбом у жерла, противотанковые автоматы, ослепляя беспрерывными вспышками, стреляли с яростью пулеметов. Обойма выбрасывалась за обоймой. Недостатка в целях не было. Зенитчики высматривали самых опасных противников и, несмотря на частые повороты, живо брали под обстрел именно те самолеты, которые готовились перейти в пике.

Звездная атака немцам не удалась.

Десять минут, двадцать минут, полчаса — все слышался среди залпов кормовой башни и тарахтенья автоматов наглый, беспощадный свист: бомбы ставят столбами гладкую, штилевую поверхность моря.

Солнце всходило.

Из-за хмурого, еще не озаренного солнцем облака летела новая группа «юнкерсов».

Бомбы были тяжелые. Чаще всего они взбивали воду там, где только что прошумел корабль. Ершов, в кожаном реглане нараспашку, по обыкновению спешил с одного крыла мостика на другой; фуражка сбилась на затылок, чуб падал на глаза. Отбрасывая его и прикрывая глаза ладонью, он с изумительной быстротой оценивал обстановку и, не успевая шагнуть к рубке, уже выкрикивал:

— Лево руля!

Через несколько секунд корабль катился влево.

Командир уклонялся от бомб маневром, который называется описанием карданата. Рулевой Ветошкин перекладывал руль, и одновременно вахтенный старшина переводил рукоять машинного телеграфа на «самый полный вперед». Могучий организм корабля мгновенно откликался: в машинном отделении гребные валы от стремительности вращения казались неподвижными.

В ураганном, бешеном движении воды, в буруне, поднявшемся выше кормы, — бух… бух… — одна за другой две бомбы.

— Бум-бум-били! — неожиданно для самого себя произнес я.

— Нет, я перешибу вас! — кричит Ершов в небо. — Еще? Ну, давай еще. Бейте того, который справа… Артиллерист!

— Огонь по правому пикировщику! — командует артиллерист.

И, только что закончив карданат, командир снова кладет лево руля. Чутье подсказывало ему ходы в этой сетке бомб.

Он отдавал команду о повороте за несколько секунд до того, как бомбы отделялись от самолета, но в это же время на корабль пикировал другой бомбардировщик, и бомбы падали скорее, чем нечеловеческие усилия бойцов поворачивали корабль. Чаще всего Ершов направлял корабль прямо на пикирующий самолет, стараясь этим обмануть его и выиграть дистанцию, то есть заставить противника сбросить бомбы не в тот момент, когда это ему выгодно.

Происходила не поддающаяся расчетам, вдохновенная, азартная, насильственная, свирепая игра на выдержку, на боевую удачу. То, что завершалось вокруг корабля могучими всплесками воды, начиналось где-то в воздухе, над головой Ершова, хотя и казалось, что он ведет бой не только с небом, но и с неоглядными, почти одушевленными массами возмущенной воды. С веселым ожесточением он грозил кулаком ревущему пикировщику, а потом беззвучно опадающим столбам.

Заметив пикирующий самолет, Ершов издавал иногда короткий, резкий свист табунщика. И зенитчики, зная этот свист командира, подражать коему строго запрещалось, уже заглядывали за крыло мостика, по направлению вытянутой руки Ершова, и огненная трасса направлялась туда, куда только что показывал командир.

Сильно встряхнуло и потянуло корабль вправо.

Доносят:

— Имеется пробоина с левого борта в районе румпельного отделения… Заклинило руль…

Было без двух минут семь часов утра.

В помещения, заливаемые водой, бросились бойцы, оттуда — женщины с детьми.

Шли в ход кувалды, брусья и доски — моряки подпирали переборки. Гидротурбины и эжекторы высасывали воду.

Одесса! Первая бомба…

С водой боролся, как всегда чисто выбритый, аккуратный, неутомимый Усышкин. А у механизмов заклиненного руля работали Батюшков и старшина Рухимович, тот самый, у которого под Одессой погибло приданое для жены.

Скважина в двадцать пять миллиметров пропускает в час десять тонн воды. У нас расползлись швы по всей корме.

Но повреждение руля было еще опасней.

ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ

Аварийные фонари освещали плещущую в отсеках воду. Бойцы и командиры окунались в нее с головой.

Между прочим, в академии при защите дипломного проекта о рулевых конструкциях Батюшкова спросили: «Какие рули не заклиниваются?»