Шрифт:
Закладка:
Неприязнь к Святогробскому братству возрастала не только со стороны арабских митрополитов Антиохийской церкви, но и со стороны греческих архиереев-антиохийцев, не желавших сохранения за святогробцами монополии на Антиохийскую патриаршую кафедру, которую они рассчитывали занять сами. В упорной межцерковной борьбе с Фанаром и Святогробским братством, а также внутрицерковной схватке между греческими митрополитами-антиохийцами, с одной стороны, и арабскими митрополитами и архонтами – с другой, победу одержала «арабская партия», в результате чего в Антиохийской церкви было восстановлено арабское патриаршество, которое положило начало процессу арабизации всего Сирийского патриархата.
Возможность усиления «арабского элемента» в Палестинской церкви и перспектива утраты святогробцами Иерусалимской патриаршей кафедры заставила греческих иерархов Константинопольского, Александрийского и Иерусалимского патриархатов консолидировать усилия внутри миллет-и рум. Все попытки арабской православной общины Палестины добиться от греческого духовенства Иерусалимской церкви уступок и допустить к участию в хозяйственно-административном управлении церковными делами оказались безуспешными. Не помогло и содействие Петербурга, поскольку положения устава Иерусалимской церкви 1875 г. надежно защищали права греческого духовенства от посягательств со стороны арабской православной общины. Кроме того, святогробцев поддерживали Афины, Фанар, иерусалимские наместники и западноевропейские консулы. К концу исследуемого периода Иерусалимский патриархат был расколот на два непримиримых лагеря – греческое духовенство и православных арабов. Если святогробцы заявляли о намерении провозгласить Святые места Палестины собственностью Греческого королевства, то местное православное население настаивало на том, что эти святыни являлись их неотъемлемым достоянием.
По мере получения информации от приходивших в Москву «за милостыней» восточных патриархов и иерархов о ситуации вокруг Святых мест возрастал интерес московских великих князей и самодержцев российских к святоместному вопросу. Первоиерархи, не сдерживая эмоций, рассказывали о невыносимом положении православной паствы, «изнывающей под турком», о том, что Святые места, издревле находившиеся в ведении Иерусалимского патриарха, были превращены Османами в предмет торга между инославными христианскими общинами.
Османские падишахи воспринимали себя законными наследниками завоеванной ими Византийской империи, рассматривая институт христианских святынь как доходное предприятие. Султан по своему усмотрению мог передавать временные права на обладание и управление ими то одной, то другой стороне, выдвигавшей на них свои претензии. Османам были выгодны межхристианские споры из-за Святых мест, которые К.М. Базили образно сравнивал с «золотым рудником для турецких пашей» (561, с. 127).
К концу XVIII века святоместная проблема превратилась в международную тему, которая была инкорпорирована европейскими державами в содержание Восточного вопроса. С того времени греческое духовенство рум миллети по примеру францисканцев стало использовать политико-дипломатический авторитет русских посланников при Порте для того, чтобы более эффективно, чем это делал рум миллет баши, противодействовать единому фронту французской дипломатии и католического духовенства.
Соперничество французского посольства и русской миссии в Константинополе, превратившееся к концу 1830-х – началу 1850-х гг. в дипломатическую борьбу за получение фирманов в пользу греческого духовенства или францисканцев, привело к обострению межконфессионального спора вокруг христианских святынь. Каждый фирман, исходатайствованный русским посланником в пользу православных, мог быть нейтрализован новым эдиктом, полученным французским послом в пользу францисканцев. К середине XIX века спор вокруг Святых мест Палестины превратился в серьезную международно-дипломатическую проблему, решить которую без вмешательства извне Порта уже была не в состоянии. Западноевропейские державы, включая Великобританию, поддержали в этом греко-латинском споре римско-католическое духовенство и Францию. За ним просматривались, прежде всего, геополитические интересы западных держав, стремившихся подорвать влияние России на православном Востоке. Эти совместные усилия стали одной из причин Крымской (Восточной) войны, известной на Арабском Востоке как Война за Святые места Палестины.
Полученные Петербургом накануне Восточной войны три фирмана (один в феврале 1852 г. и два в апреле 1853 г.) в пользу Иерусалимской православной церкви легли в основу статус-кво (лат. statu quo ante), или «порядка вещей», связанного с преимущественными правами православного духовенства на Святые места Палестины. Данный порядок был зафиксирован на Парижской мирной конференции, а на Берлинском конгрессе 1878 г. был подтвержден и получил международный статус. С того времени ни султан, ни Порта уже не могли изменять статус Святых мест без согласия европейских держав.
Вторая половина 1820-х гг. ознаменовалась обострением Восточного вопроса для всех вовлеченных в него сторон. В рамках его решения Россия совместно с Великобританией, Францией, Австрией и Пруссией была занята умиротворением греко-турецкого спора. Лежавший в основе внешней политики государства Российского и постоянно модифицировавшийся «Греческий проект» Екатерины II побуждал российских самодержцев уделять особое внимание судьбам православия в Османской империи. После обретения Грецией независимости стратегические интересы России предполагали сохранение права на свободное судоходство по Черному морю и приобретение права беспрепятственного прохода русских кораблей через проливы Босфор и Дарданеллы. Еще в конце 1820-х гг. русская дипломатия приступила к формулированию тактических и стратегических задач новой восточной политики, конечной целью которой было решение Восточного вопроса. После заключения с Портой Адрианопольского мира 1829 г. восточная политика Николая I стала выглядеть несколько противоречивой, претерпев менее чем за пять лет непостижимую для многих метаморфозу. С одной стороны, Петербург пытался выступать перед Портой в роли покровителя православных христиан Османской империи, а с другой – он энергично призывал их соблюдать лояльность по отношению к султанской власти и не допускать против нее революционных выступлений. Такая позиция была малопонятна десятимиллионному христианскому населению Османского государства. Действительно, после подписания русско-турецкого Ункяр-Искелесийского трактата 1833 г. российский император предстал в глазах Порты и христианских райа уже не как противник султана, а как его союзник и спаситель от военных угроз наместника Египта – Мухаммада Али, восставшего против своего падишаха.
Утрата православным миллетом благосклонного отношения со стороны Порты и усиление прозелитической активности западноевропейских миссионеров в Сирии и Палестине вынудило патриархов Иерусалимской и Антиохийской церквей искать покровительства у Петербурга. После их обращений к Петербургу с просьбами о помощи Николай I поручил Министерству иностранных дел заниматься выработкой церковной политики Российской империи на Ближнем Востоке. Проводимая Николаем I восточная политика носила комплексный характер, сочетая в себе военно-политические, дипломатические и церковные аспекты. В церковных делах на православном Востоке посильное содействие Министерству оказывал Святейший Правительствующий синод. В контактах с Портой Дворцовая площадь приоритетное внимание уделяла политико-дипломатическим средствам в деле обеспечения поддержки Греко-восточных патриархатов. Задача укрепления связей России с Восточно-православными диоцезами органически вплелась в ткань ее ближневосточной политики и стала использоваться Петербургом как дополнительный инструмент воздействия на Порту и на иерархов миллет-и рум при решении Восточного вопроса.
Нежелание российского правительства
