ставропольскому соратнику Всеволоду Мураховскому. Последний был назначен на пост главы Госагропрома СССР, созданного на основе семи министерств, ранее отвечавших за производство и переработку сельскохозяйственной продукции, и долженствующего теперь через свои региональные отделения «собрать все силы в один кулак» и добиться повышения производительности. Однако поскольку одновременно колхозам давалась возможность торговать значительной частью произведенной продукции, а вскоре последовала реформа предприятий, обеспечившая выборные процедуры для занятия поста директора, старые и новые органы управления оказались без действенных рычагов для контроля над ситуацией. Они могли раздавать щедрые инвестиции, идущие из общесоюзного бюджета, но не имели возможностей спрашивать о возврате или вмешиваться в процесс их освоения.

За счет одновременного субсидирования и производителей, и потребителей (через поддержание низких цен) к 1989 году государство финансировало 80 % цены продовольствия для граждан страны. При этом, наращивая инвестиции и бросая все большее количество ресурсов (электроэнергии и удобрений) в сельское хозяйство, оно (по разным параметрам) получало в 2–6 раз меньше прироста производства[1319].

Но значительная часть дополнительных инвестиций в машиностроение «уходила в песок», поскольку монтажные организации просто не успевали обрабатывать все поступающие заказы, смонтированное импортное оборудование безнадежно ждало сопряженного с ним технологически советского оборудования, чиновники и инженеры бесконечно правили проекты заводов, из-за чего заранее заказанное и поставленное (в том числе за валюту) оборудование не совпадало с имеющимися реалиями и если не отправлялось на склад, то простаивало и ржавело. К 1990 году порядка 52 % не запущенного ранее импортного оборудования на сумму в 3 млрд рублей так и не заработало[1320].

Фактически, как отмечает Гайдар, это было повторение недавнего и печального польского опыта. Тогда вместо реальной либерализации экономики и цен правительство откупилось от оппозиции, прежде всего «Солидарности», предоставлением больших прав коллективам предприятий. Те в условиях стабильных цен немедленно отказались от невыгодной, дешевой продукции и стали предлагать потребителям выгодную им дорогую, что в итоге привело к продовольственному и товарному кризису[1321]. В результате на Рождество 1981 года крупнейшей аграрной стране Восточного блока (после СССР) уже вовсю поставляли гуманитарную помощь из Западной Германии.

Вполне вероятно, принципиальную роль в успехах и настроениях трио Горбачев — Рыжков — Лигачев играло то, что все они были провинциалами, имевшими весьма краткий опыт жизни в Москве и работы в рядах высшей советской бюрократии, которая была самой заинтересованной социальной стратой в деле сохранения единства страны, поскольку это было то, чем она привычно управляла. Горбачев до прихода на пост генсека жил в Москве меньше семи лет (помимо учебы в МГУ), Рыжков до премьерства — десять, московский опыт Лигачева (помимо учебы в МАИ) составлял и вовсе четыре года в середине 1960-х.

Кроме того, Горбачев и Лигачев пришли к власти не просто как провинциалы, а как ненавистники центральной бюрократии, которую им приходилось убеждать поддержать их инициативы и требования в бытность первыми секретарями региональных комитетов партии. Там у себя они были «первыми лицами», полновластными командирами, а в Москве на них скептически посматривали даже чиновники невысоких рангов, особенно когда они уверенно «вносили предложения», казавшиеся сотрудникам общесоюзных министерств и ведомств примитивным и грубым лоббизмом. Энергия разрушения центральных институтов управления СССР у Горбачева явно превышала банальные цели передачи максимума полномочий региональным управленческим структурам.

В руках центра в значительной мере концентрировалось все, что производилось в стране. Здесь же все распределялось. С первых дней, когда на меня обрушился поток просьб и ходатаев о «выделении фондов», «оказании помощи», я увидел, что на самых различных уровнях государственного и партийного аппарата чиновники различных рангов используют решение этих вопросов для укрепления своего влияния и власти. Дать или не дать корма, удобрения, технику, стройматериалы зависело от тех, кто был у власти или просто причастен к принятию решений. И тут личные интересы, связи, кумовство нередко значили куда больше, чем справедливость или деловой расчет[1322].

Замзав Экономическим отделом Владимир Можин, входивший в круг ближайших экономических советников Горбачева, пишет, что его решение отстранить партийные органы от руководства экономикой после XIX партийной конференции (1988), роспуск отраслевых отделов в ЦК КПСС и в обкомах наложились на придание руководству предприятий полной самостоятельности. Министерский аппарат уже не имел достаточных полномочий командовать директорами, партийное руководство тоже было отменено. Советский аппарат (государственная власть) был традиционно слаб. Директора фактически в краткие сроки оказались предоставлены сами себе, однако не были готовы к неожиданной свободе[1323]. Фактически система государственного управления экономикой в мгновение ока рассыпалась, оставив массу недоуменных управленцев. Но при этом государство продолжало многим из них давать средства на новое оборудование и материалы на производство. Так, один только завоз из-за рубежа проката черных и цветных металлов на нужды машиностроения в первом квартале 1990 года обошелся в 313 млн рублей в иностранной валюте[1324]. Аграрные лоббисты требовали денег прежде всего на поддержание убыточных «слабых» колхозов и агропредприятий, не допуская мысли о банкротстве хотя бы части из них[1325].

И не сказать, чтобы союзное руководство совсем не понимало сложностей с бюджетом. На январском пленуме 1987 года Рыжков в докладе прямо говорил о тяжелых проблемах с ним. Он говорил, что теперь-то новая (хотя, собственно, уже проправившая почти два года) власть разобралась в том, что от нее скрывалось высокопоставленными чиновниками, и обнаружила тяжелое наследство[1326]. Хотя, казалось бы, тот же Рыжков тоже был не последним человеком при «старой власти» и уж о чем о чем, а о состоянии бюджета, будучи в должности первого зама Госплана по макроэкономике или секретаря ЦК по экономике, должен был знать.

Однако на практике политика масштабного инвестирования в новые технологии и масштабные проекты продолжалась. По ставропольскому опыту генсека она должна была принести успех — пусть не сразу, но примерно в трех-пяти-семилетней перспективе. Именно столько времени уходило у Горбачева в Ставрополье, чтобы сначала выбить из Москвы средства, а потом показать какие-то результаты.

Егор Гайдар выдвигает версию, что Горбачев и Рыжков просто не могли сократить инвестирование, иначе первые секретари обкомов, лишившиеся инвестиций, тут же сняли бы их с постов[1327]. Эта версия, однако, не выдерживает никакой критики. В истории КПСС ни разу ничего подобного не происходило, ни один из представителей элиты ничего подобного не говорил, большая часть секретарей обкомов к 1987 году были новичками, назначенными либо самим Горбачевым, либо Андроповым и Черненко. Соответственно, с ними всегда можно было «договориться». Горбачев и Лигачев вплоть до 1989 года продолжали активную чистку региональных кадров, отправив на пенсию многих «первых» секретарей, так что