антракте Тито стоял у дверей ее гримерной – сильно располневший, с пухлыми щеками и совершенно непохожий на того стройного темноволосого парня, которого она полюбила. На следующее утро он разбудил ее и напросился на завтрак, а за завтраком предложил ей руку и сердце. Фонтейн решила, что он пошутил. Да и сама шутка показалась ей странной – ведь Тито был женат и растил троих детей. Впрочем, Марго и без того не воспринимала его всерьез. К тому времени они стали чужими. Но на этот раз он проявил упорство, осыпая ее розами, бриллиантовыми браслетами от Картье и комплиментами. Устроив прием в ее честь, он послал всем гостям телеграммы из тридцати слов. В Лос-Анджелесе он решил впечатлить Марго своей дружбой со знаменитыми актерами Мерл Оберон, Жюлем Стайном, Дэнни Кеем и Джоном Уэйном, одолжившим им свое судно для однодневного плавания на остров Каталина. И к Рождеству Марго, сраженная обаянием и острым умом Тито, сдалась и согласилась выйти за него замуж. Многие друзья Фонтейн с недоверием отнеслись к этому союзу. «Уж не внушила ли она себе любовь к Тито?» – гадали они. И Аштон, хоть и благословил Марго на этот брак, тоже не доверял Ариасу с его «золотыми браслетами, напомаженными волосами и бойким латинским шармом». Фонтейн просто покорилась упрямому Тито, решили все. Но глаза Марго были открыты: жизнь с этим человеком никогда не будет скучной, уверила она себя.

И следующие несколько лет подтвердили это. Их свадьба в феврале 1955 года стала медийным цирком. В крошечное панамское консульство в Париже набилось столько фотографов, что Марго почти не слышала слов торжественной церемонии за щелчками затворов. Через два года Тито предпринял в Панаме попытку переворота, больше напоминавшую фарс. Политика засосала Ариаса, как трясина, навечно обрекши его летать в Панаму и плести там революционные заговоры, либо участвовать в выборах, если он в это время не служил послом. Его коммерческие предприятия тоже изобиловали интригами.

Фонтейн упивалась густой смесью власти, искусства и гламура, которую принесла ей жизнь с Тито. Она встречалась с Кастро, с Черчиллем и королем Иордании Хусейном. Она ездила в круизы с давним приятелем Тито Аристотелем Онассисом и его любовницей Марией Каллас. Жонглируя двумя карьерами, преисполненная сознанием долга, Марго ревностно отправляла свои обязанности супруги посла. И вряд ли кто-то даже подозревал, что к большинству из них она относилась трепетно и ответственно. Люди замечали только одно: Фонтейн со всем справлялась очень хорошо и эффективно. «Мы все испытывали к Марго некоторую зависть, – призналась впоследствии принцесса Маргарет. – Она была так одарена талантами… Стоило ей встать и произнести всего несколько слов, и они превосходно все выражали». Тито, по свидетельству его дочери Керубины, считал себя защитником Марго. Эту роль Фонтейн и принимала, и поощряла. Керубина, которая постоянно наведывалась к ним в школьные каникулы, а позднее ездила с Фонтейн на гастроли, вспоминала, что Марго и Тито могли часами разговаривать о политике и балетных сплетнях. Отец, по словам Керубины, воспринимал Марго как «некую героиню балета, вроде Жизели, которая нуждалась в заботе и опеке. Она не делала без него ни единого шага». В 1990 году Фонтейн заявила в документальном телефильме: «Пока я не вышла замуж за Тито, я не имела ни малейшего представления о том, кто я вне сцены. А став его женой, осознала: я – миссис Тито де Ариас».

И все же о его похождениях на стороне ходила тьма слухов. Мать предупреждала дочь перед свадьбой: единственной женщиной в жизни Тито ей не быть. Будучи наполовину бразильянкой, «она сразу его раскусила, – прокомментировала Теодора Кристон, на протяжении многих лет служившая личной секретаршей Фонтейн в Нью-Йорке. – Не думаю, что Би Кью была от него в восторге». Не одобряли поведения Тито и многие друзья Фонтейн. Да и могло ли быть иначе, если он в присутствии Марго волочился за другими женщинами. Даже их ближайший панамский друг Луис Мартинс припомнил, как Тито «принимал в своем доме одну подружку, не просто шлюху, а светскую даму».

Конечно же, Фонтейн не была слепа и замечала женолюбие супруга. «О, да это же одна из женщин Тито», – изумила она однажды своим высказыванием Теодору Кристон. И тем не менее Марго сносила все выходки мужа. «Мы все знали, что происходит, но дружно помалкивали. А она относилась к этому как к его особенности и принимала все, как есть». Кит Мани, откровенно не любивший Тито и впоследствии рассорившийся из-за него с Фонтейн, объяснял ее невозмутимость защитной реакцией. «Идя по жизни, Марго привыкла возводить своего рода стальные переборки, как на судне. И если она не могла с чем-то справиться, будь то взаимоотношения, какая-то проблема, да что угодно, – если она не могла уладить этот вопрос сразу, то откладывала его в ящик, ящик убирала в чулан, чулан запирала, а ключ выбрасывала». Тем не менее бывали моменты, когда похождения Тито и невозможность за ним уследить причиняли ей боль и тревогу. «Я не знаю, сколько еще смогу вынести», – призналась однажды Фонтейн, когда секретарша Ариаса стала проводить в их обществе слишком много времени.

Рудольф негодовал на Тито за то, как он обращался с Марго. По словам Тринг, «ради нее он был любезен с [Тито], но поведения его не одобрял». Кроме того, Нуреева, несомненно, отталкивали от Ариаса его властность и равнодушие к балету. А Тито не только называл Рудольфа «этим сумасшедшим русским», но при всем восхищении талантом жены редко высиживал в зрительном зале целый спектакль. По свидетельству его дочери Керубины, Тито «ходил только на те акты, которые ему нравились. Марго хотелось, чтобы он приходил в театр, и он говорил: «Ладно, посмотрю третий акт “Лебединого озера”. И она указывала точное время, когда следовало прийти».

Нуреева и Фонтейн, безусловно, связывала глубокая любовь друг к другу; чтобы ощутить между ними связь, достаточно было увидеть, как светилась Марго в присутствии Рудольфа или как они заговорщически пересмеивались. По мнению их близкого друга с тридцатилетним стажем, Джоя Уильямса Брауна, «между ними была связь настоящая и во многих отношениях более крепкая, чем [у Марго] с Тито. Она даже не пыталась притворяться, будто его не любит». А побывавший, пусть и недолго, в любовниках Нуреева Луис Мартинс отзывался о Фонтейн как о «леди, у которой было две большие любви: муж и Рудольф». В любом случае она была истово предана обоим: отказывалась от предложений танцевать с другими партнерами в основных балетах, если они входили в репертуар Нуреева, и никогда не одобряла