есть очищение, и кому, как не им, лучше всего об этом знать?

Но какое бремя мы могли сбросить со своих усталых плеч здесь, на Дороге Треснутого Горшка? Давящую и отупляющую тяжесть уверенности в том, что наше искусство имеет некую цель? Осмелюсь, однако, предположить, что те из слушателей этого мрачного повествования, кто не является ни поэтом, ни музыкантом, ни скульптором, ни художником, не могут даже представить того ощущения, когда ты внезапно покрываешься пóтом перед выступлением на публике, в чем бы оно ни заключалось. В перегретом черепе рождаются жестокие мысли, быстро расправляясь с более здравыми мнениями. «Что, если мои слушатели — сплошь идиоты? Несущие вздор безумцы? Что, если они отличаются настолько дурным вкусом, что даже изголодавшийся стервятник не выклюет им глаз? Что, если они возненавидят меня с первого взгляда? Только посмотрите на их лица! Что они видят и какие мысли блуждают в их мозгу? Не слишком ли я толст, не слишком ли худ, не слишком ли нервничаю, не слишком ли уродлив, чтобы заслужить их внимание?» Творчество — самое интимное из занятий, но публичное исполнение сочинений порой окрашено в самые драматичные оттенки. Не обрекает ли неудача в первом на провал также и второе? «И кстати, нравится ли мне хоть один из них? Чего они вообще от меня хотят? Что, если… что, если я просто сбегу? Нет! Тогда они возненавидят меня еще больше! Осмелюсь ли я заговорить?» Ах, это самые неприятные водовороты мыслей, темные и обжигающие. Предполагайте лучшее, и пусть худшее станет для вас откровением (возможно, повергающим в смятение). Творец, по-настоящему презирающий свою аудиторию, и сам не заслуживает в ответ ничего, кроме презрения.

«Но, — тихо шепчет въедливый внутренний голос, — вокруг полно идиотов».

Не важно. Терпеливо хрустят под ногами острые камни, равнодушно сияет над головой синее небо, а солнцу безразличны те, кто бросает вызов его взгляду. Вокруг все тот же мир, неумолимый, словно скала, не поддающийся никакому давлению, будь то дыхание ветра или потоки дождя. Мулы бредут, одурманенные грузом и размеренным стуком собственных копыт. Лошади качают головой, отгоняя хвостами мух. И вокруг в белой дымке тянется бескрайнее плоскогорье.

— Не нравится мне все это, — раздраженно бросил Крошка, сверкнув маленькими глазками. — Особые правила и все такое. Стоит лишь ввести особые правила, и все сразу разваливается.

— Только послушайте этого головореза, — усмехнулся Арпо Снисход.

— Мошка?

— Крошка Певун — глава Певунов, — сплюнув, сказал Мошка, — а Певуны правят городом Побор в Стратеме. Для этого мы много чего сделали, в том числе прогнали Багровую гвардию. Так что Крошка — король, придурок ты этакий.

— Если Крошка король, — возразил Арпо, — то что, позвольте полюбопытствовать, он тут делает? Стратем? Никогда не слышал о Стратеме. Багровая гвардия? Кто они такие?

— С каких это пор король странствует без телохранителей, слуг и прочего? — поинтересовался Калап. — Честно говоря, верится с трудом.

— Блоха?

Блоха задумчиво поскреб бороду:

— Ну… мы, Мошка, Услада и я, — телохранители, но не слуги. Король Крошка не нуждается в слугах. Все дело в том, что он чародей. И лучший боец во всем Стратеме.

— Какого рода чародей? — спросил проводник.

— Мошка?

— Он умеет воскрешать мертвых. Вот какого рода.

Услышав подобное заявление, все как один остановились. Стек Маринд натянул поводья и медленно развернул лошадь, положив на руку арбалет.

— Некромант, стало быть, — оскалился он отнюдь не в улыбке. — И чем же ты, Крошка, в таком случае отличаешься от негемотов? Очень хотелось бы знать.

Мошка и Блоха расступились в стороны, положив ладони на рукояти оружия, Тульгорд Виз вытащил свой освященный Сестрами меч, а Арпо Снисход в замешательстве огляделся вокруг.

— Чем я от них отличаюсь? — ухмыльнулся Крошка. — Никто за мной не охотится — вот чем.

— И больше ничем? Это все? — бесстрастно уточнил Стек.

Мелькнула ли в глазах Крошки тревога? Трудно сказать.

— Что, торопишься сдохнуть, Маринд? Я могу прикончить тебя, даже пальцем не шевельнув. Стоит мне кивнуть, и твои потроха вывалятся прямо на луку седла. — Он огляделся, и ухмылка его стала еще шире. — Я здесь самый смертоносный, и неплохо бы вам всем это понять.

— Блефуешь, — бросил Тульгорд. — Неужто ты посмеешь бросить вызов Смертному Мечу Сестер, болван?

— Можно подумать, Сестер хоть сколько-нибудь волнуют негемоты, — фыркнул Крошка. — Некие безумец и евнух не уничтожили мир и не свалили ни единого бога. Они попросту всех раздражают, и не более того. Будь ты в и самом деле Смертным Мечом Сестер, ты бы давно уже им досадил. Да в погоне за ними ты проскакал по всем клятым континентам, а все из-за чего? Из-за того, что тебя оскорбили. Тебя выставили глупцом, и теперь ты готов сжечь половину мира из-за своей уязвленной гордости.

Тульгорд Виз пугающе побагровел в тех местах, где была видна его кожа.

— А ты, Певун? — Он шагнул вперед, скрежеща зубами. — Выслеживаешь парочку соперников? Соглашусь со Стеком: некроманты — мерзость, а ты некромант. Соответственно, ты…

— Мерзость! — заорал Арпо, нашаривая топор.

— Мошка, выбери кого-нибудь.

— Вон ту девчонку со сросшимися бровями.

Кивнув, Крошка слегка шевельнул левой рукой.

Пустеллу, похоже, стошнило, а затем она рухнула лицом вниз на песок, судорожно дергая руками и ногами, после чего застыла неподвижно. Все уставились на нее расширенными от ужаса глазами.

— Благослови нас Беру! — простонал проводник.

Пустелла пошевелилась и встала на четвереньки, свесив волосы, которые слиплись… от чего, от крови? Она подняла голову, и все увидели ее безжизненное лицо, мертвые глаза и приоткрытый, будто у любителей сомнительных зрелищ, рот.

— Кто меня убил? — проскрежетала она, высунув похожий на слизняка язык. Из носа вырвался странный звук: остатки воздуха покинули легкие. — Это нечестно. Без всякой причины. Ласка, что с моими волосами? Смотри, у меня вся прическа испорчена. И сама я тоже испорчена. — Пустелла неуклюже, разболтанными движениями, поднялась на ноги. — Красавчик? Любимый? Красавчик? Я всегда с тобой, только с тобой.

Но когда она повернулась к нему, он в ужасе попятился.

— Так нечестно! — крикнула Пустелла.

— Хотя бы одним голодным ртом меньше, — пробормотал Борз Нервен.

— Ты убил мою поклонницу! — проговорил Красавчик Гум, глаза которого походили на пару вареных яиц.

— Все хорошо, — пропела Глазена Гуш, — у тебя еще остались мы, милый!

— Крошка Певун, — сказал Стек Маринд, — если ты еще раз хотя бы шевельнешь пальцем, ты труп. У нас возникла некоторая проблема. Все дело в том,