Граф вытащил письмо, отодвинул подальше от глаз и внимательно прочел. Саннио не отрывал от него взгляд. Агайрон улыбаться не стал. По мере прочтения длинное лицо все вытягивалось и вытягивалось.

- Господин первый советник, я категорически отвергаю всякую связь между моими действиями и решением патриарха.

- Помилуйте, граф, об этом речи не идет. Я пришел к вам за советом, а, возможно, и с просьбой.

- Вы?

- Я. - Секретарь еще не слышал, чтобы Гоэллон говорил подобным тоном, таким голосом. Холодным, словно из-под толщи льда, почти неживым. - Господин первый министр, между нами много разногласий, мы оба знаем это. Но сейчас речь идет о нашей общей потере.

- Герцог?..

- Сколько в ваших жилах крови Литто, Саура и Къела, господин первый министр?

- Благодарю, я понял вас.

- Господин первый министр, позвольте спросить вас, вы понимаете, что держите в руках?

Долгая, долгая пауза. Агайрон держал у губ бокал с вином, густым и темным, но не пил. В другой руке он держал письмо патриарха, смотрел же вдаль. Жесткое кресло, жесткий кафтан, жесткая складка у губ немолодого человека с черными волосами, по вискам тронутыми сединой. Неуютная комната, дующий в спину сквозняк, застывший ледяной фигурой Гоэллон. Саннио стоял за его креслом, и было страшно. Будто за окном начиналась гроза, и комнату накрыло тьмой - но нет, снаружи было светло, стоял ясный зимний день.

- Смертный приговор для троих детей. Для последних потомков трех Старших Родов, - очень просто и тихо наконец сказал граф и прибавил, сделав глоток вина: - Но знаете ли вы, господин первый советник, что король желает сделать с их землями?

- Отдать под управление принца Элграса, когда тот достигнет совершеннолетия, - ответил Гоэллон.

- Мы равно осведомлены, - Агайрон медленно кивнул, и Саннио подумал, что у графа давным-давно болит голова. Может быть, третий день, а может, и еще дольше. А лечили его какой-то дрянью, может быть, маслом лаванды. Впрочем, наверняка сам лечился. - Герцог, вы хотите, чтобы я пошел против интересов собственного племянника?

- В интересы вашего племянника входит ранняя смерть? Без опоры на три семьи его ждет именно это.

- Вы так в этом уверены?

- Я знаю север. Его нельзя покорить силой. Его можно только опустошить, чем генерал Меррес и занимается - но он не преуспеет. Он упустил Алви Къела, тот в Тамере. Пока еще в Тамере. Довольно скоро граф Къела вернется, причем во главе армии. Две-три седмицы. Войска кесаря переброшены к озеру Шадра.

- Тамерцы не решатся на кампанию ранней весной!

- Они уже решились. Вы не знали, граф? Вы не знали... - Гоэллон перестал вертеть между пальцами ножку бокала и сделал короткий глоток. - Генералу Мерресу ударят в лоб и в спину.

- Вы знали - и вы молчали! - Агайрон сверкнул глазами почище разъяренной Керо.

- Мой первый доклад вы можете найти в королевской канцелярии. Он был написан в день святой Этель Эллонской, в тот же день отправлен. Более седмицы на доставку уйти не могло.

- Вас даже не было в столице... - граф осекся.

- Верно. Я был куда ближе к месту действия. Мой второй доклад королю был вручен ему на празднованиях Сотворивших. Сразу как только я узнал о договоре в Тамере. Господин первый министр, как вы понимаете, я говорю это не для того, чтобы оправдаться перед вами.

- Я понимаю, герцог, понимаю... но почему?.. - Граф Агайрон явно ничего не слыхал о питье чернил для сохранения бодрости духа. А жаль, ему бы помогло.

- Почему мои доклады остались без внимания, хотите вы спросить? Должно быть, кто-то счел мои сведения ошибочными или лживыми. - Гоэллон резко поставил пустой бокал на столик между креслами. - Кто-то, граф. Вам не кажется, что в последние полгода Собраной управляет господин Кто-то? Вам случайно не известны его имя и титул?

- Я знаю, что это не вы и не я, - бледно улыбнулся граф, и Саннио тревожно подумал: нет, это не головная боль - у него же губы блекло-синие; замечает ли Гоэллон?

- И не герцог Алларэ, тому порукой - мое слово. Впрочем, мы отвлеклись. Если вы заинтересованы в поисках господина Кого-то, я - в вашем полном распоряжении. Но сейчас речь о детях.

- Что я могу сделать?

- Можете - многое. Захотите ли... - Гоэллон повернул голову к Саннио, жестом попросил налить еще вина.

- Кстати, герцог, для чего вы заставили этого юношу присутствовать при нашем разговоре?

- Считайте его моей ходячей совестью. Как известно, я ее лишен, и потому решил завести такое вот воплощение, - рассмеялся Гоэллон. - Я не шучу, это и впрямь моя совесть. А еще он две с половиной девятины прожил бок о бок с Литто, Къела и Саура. Учил их, воспитывал. Это мой последний аргумент.

Саннио вздрогнул. От господина, конечно, можно ждать всего, чего угодно - но какой последний аргумент? Что он сможет сказать графу Агайрону? "Пожалейте этих троих, они хорошие, они жить хотят и не думают ни о каких заговорах?". Анекдот выйдет изрядный: да что этому сухому, мыслящему совсем иными категориями человеку до трех подростков? Для него это - члены определенных семей, препятствие на пути, которое уберут по взмаху руки.

- Герцог, ваш последний аргумент изрядно шокирован, - граф еще раз смерил Саннио взглядом и кивнул каким-то своим мыслям. - А если без шуток? Вы так дешево цените его жизнь?

- Напротив.

Саннио ничего не понимал. Что он услышал кучу того, за что и благородный человек, не говоря уж о безродном приютском воспитаннике, может оказаться на плахе, напороться на нож в темном переулке или не проснуться поутру, секретарь сообразил уже давно. Зачем Гоэллон взял его с собой, он не знал - и не задумывался о том, пока первый министр не задал прямой вопрос. Взял - и взял; значит, так нужно. Нужен свидетель разговора, например. Граф Агайрон молча согласился на его присутствие. Значит, все в порядке. Но - что значит вот это "напротив"?!

- Я отправлюсь к патриарху, и вместе с ним - к королю, - Агайрон поднялся