– Не самое плохое место…

– Да нет же! – Воскликнул вдруг Феликс. – Может быть для тебя, Ева, и не самое плохое. Но для нас… Этот самолет в клетке очень символичен. Мы так же, как и он - не можем вылететь из этого желтого удушающего колодца, вернуться к степям, дорогам, городам, музыке! Но, мы сломаем эти прутья.

Он так уверен в себе, этот Феликс. Он обещает сломать прутья. Да только как он собирается это сделать? Смутное, не оформившееся беспокойство зародилось в моей душе… Лишь бы эти двое не сотворили чего-нибудь! Нужно сообщить Линде, чтобы она сказала Габриэлю приглядывать за ними.

Прекрасные бродяги… После этого разговора я почти влюбилась в них… Изумрудные глаза Феликса, и персиковые волосы Клементины… Вечером, лежа на постели в своей палате, я представляла себе бродяг, как моих новых замечательных друзей. Мне казалось, что жизнь моя заиграла свежими красками. Но… надолго ли это? Бродяги все же беспокоили меня, ведь мысли их текли в совершенно неверном направлении. А еще меня беспокоила Линда, которая, как мне казалось начала все более и более от меня отдаляться. И дело тут, похоже, было совсем не в избытке ее работы. Она будто… боялась меня?

***

Все последующие дни, снова были серыми и холодными. По утрам, на редких пучках пожухшей травы, и ветвях ореховых деревьев, уже полностью лишенных листьев, я видела серебро инея. Все дальше от лета, все ближе к зиме, в холодную неизвестность…. Но во мне теплилась надежда, что, когда выпадет снег, снеговика я буду лепить не одна.

Феликс с Клементиной… Невозможно было не думать о них! Эти двое прочно засели в моей голове. Размышляя о своих новых знакомых, я неизменно чувствовала сладкий трепет в груди. Но и боялась того, что они могут совершить…

Феликс сказал, что сломает прутья этой клетки. И что же он намерен делать? Что, они оба намерены делать? Лишь бы не натворили каких-нибудь глупостей. Мои милые прекрасные бродяги! Свыкнетесь с вашей новой реальностью, и не совершайте глупостей. Останьтесь, пожалуйста, со мной!

Линде, я так ничего и не сказала. Не сказала потому, что не хотела потерять их. Ведь из-за моего донесения, их могли отделить от меня, и поместить в более строгие условия содержания. А я не желала расставаться с теми, кого только-только обрела…

Однажды, во внутреннем дворе, я стояла под тем самым ореховым деревом, на ветви которого видела жуткую фигуру повешенного. Я стояла, рассматривая темный след на ветке, глубокую потертость, которую вполне могла бы оставить веревка… Это точно след от веревки, но… слишком старый. Ему наверняка десятки лет, а ведь висельника я видела совсем недавно. Значит, туман являет призраков? Он ведь показал Линде ее умершую мать…

Следовательно, когда-то кто-то повесился в этом желтом каменном колодце, на этом самом дереве, под которым я стою сейчас… Жутковато, и интересно…

Я услышала за спиной шаги, и обернулась. Это были они, мои любимые бродяги. Но правда сегодня, что Феликс, что Клементина, оба выглядели из рук вон плохо.

Феликс был мрачен и бледен. Клементина судорожно обнимала себя руками. Весь загар с ее кожи давно сошел, уступив место нездоровой землистости.

И глаза у них обоих потускнели. Я как ни старалась, не находила в этих глазах былого света…

Но все же, Клементина улыбнулась, взглянув на меня.

– Привет, Ева. – Она помахала мне рукой.

– Привет. – Я подошла к ним ближе. – Выглядишь, честно говоря, немножко скверно, Клем.

Девушка отмахнулась.

– Ой, ты бы себя видела. – Потом она попыталась рассмеяться, и… не смогла. Я отчетливо видела, что она действительно хотела этого, но вдруг что-то словно заморозило уже готовый родиться смех. – Он продолжает мучать меня. – Она вздрогнула. – Доктор Григорович! Он… Я даже не знаю, что он делает. Он вводит меня с помощью наркоза в глубокий сон, а просыпаюсь я уже в палате, и все тело у меня жутко ноет. Но нигде нет никаких ран, шрамов, ничего подобного. И все же он что-то делает! Он еще даже резать меня не начал, а я уже на пределе!

Дрожащими руками она подняла сухие листья с земли, и принялась мять их в ладони.

Тут в разговор вступил Феликс:

– Григорович мной не занимается. Он отдал меня этой… Линде, своей ненаглядной доченьке. Но дочь ничем не лучше отца! Она мила и вежлива, но под всем этим скрывается все тот же доктор Григорович, только в юбке. Она пока еще не истязала меня, лишь обследовала. Но я по глазам ее вижу, что будет истязать. У нее глаза, точь-в-точь, как у отца. Но… мы вскоре сломаем прутья этой клетки!

На лбу его уже не было серо-зеленой ленты, а черты лица растеряли былую мягкость.

Внезапно, Клементина рассмеялась. Она все же смогла! И тогда я увидела ее прежнюю, увидела такой, какой она была в первый день нашей встречи. Смотря на нее, Феликс тоже улыбнулся. Теперь, и он был прежний. Все те же изумрудные ласковые глаза…

– Мы очень мало знаем о тебе, Ева. Но все же, нам хочется тебе доверять, и мы думаем, что можем. Что-то есть в твоем лице такое – очень честное и незащищенное. Может, ты и не знала, но обладаешь странной способностью притягивать людей. Ты и нас с Феликсом притянула. Ты понравилась нам обоим!

От волнения у меня даже дыхание сперло.

– Понравилась? – Робко переспросила я. – Это… это здорово. Правда! Вы мне тоже очень нравитесь! Вы оба такие славные! И я хочу, чтобы вы были моими друзьями.

– Ты ведь тоже здесь не по своей воле. – Тихо вымолвил Феликс. – Мы с тобой товарищи, по несчастью.

– В этом месте так много боли, серости, тоски, безысходности. – Вновь заговорила Клементина. – И так мало любви. Но если вокруг нет любви, создай ее себе сам. Любовь с дружбой очень важны, бесценны, они – это то, ради чего стоит жить, и то, что помогает жить правильно. Они должны присутствовать везде и во всем. – Она осторожно взглянула мне в глаза. – Приходи сегодня ночью ко мне