Шрифт:
Закладка:
Охрану сменили — теперь возле покоев дежурили только друзья младшей принцессы, вкупе с добровольно вызвавшимся божественным Каминакабаро. Кирэюмэ не показывался, даже хотя бы принести извинения — на попытки побеседовать с ним друзьям принцессы загородился в своем уголке дворца и отделался тем предлогом, что надо готовить армию к походу. Старый Хакамада хотел побеседовать с невесткой но протестующий крик и скандал, который закатила его маленькая жена, был слышен на весь Девятивратный Дворец. Император не вмешивался — заняв нейтралитет, он только лишил виновников званий, но оставил при дворе, потому что ценил расположение их родителей. «Ударный кулак принцессы» — Уэно, Карияма-младший и жених Фу-но найси, «побеседовали» с участвовавшими в том нападении гвардейцами, так, что негодяи (никто из них не был серьёзно ранен), покаялись публично, и кончили жизнь самоубийством — кроме главного виновника, который по-прежнему лежал в казармах с переломанными ногами под неусыпным и смертельно опасным вниманием императрицы.
Но разве Кадомацу забыла о Тардеше? Нет, и ещё раз нет. Отец, брат, мать, и все заинтересованные лица постарались скрыть от иностранного гостя внутрисемейные разборки, на время его даже увозили из города, делая вид, что где-то не понимают ясных указаний. А принцесса, не встречая драгонария, даже думала, что всё прошло, что это фантастически невероятное увлечение было всего лишь выходкой её свободолюбивого характера, последним бунтом смирённого долгим воздержанием тела...
Но это всё было не так! И Мацуко поняла это, когда, однажды, проходя через дворец с лекарствами для Чёртов Угол, вдруг услышала голос Тардеша за той же стеной, возле которой её недавно поймал Сэнсей! Она остановилась, спряталась в тени, прижалась спиной к балке, набрала полную грудь воздуха — но этого, казалось, было недостаточно, чтобы усмирить взбесившееся сердце. Он был рядом — и тепло разливалось по сердцу, что-то приятно сжималось в груди как маленькая, тёплая птица, и, закрывая глаза, она грезила под его голос, представляя рядом его лицо, будто бы она может поцеловать эти недоступные губы, губы, которые она запросто может убить своим теплом!
Она вдруг резко пришла в себя. Бесшумно раздвинулись сёдзи, и оттуда, в своих украшенных рельефом колосьев и цветов доспехах, вышел сам Тардеш! Вся пунцовая от возмутительных мыслей, принцесса поспешила скрыться, не зная даже, видел ли он её, не видел, а может, заметил только тень от её платья, цвета зимней сливы...
...Придя к себе, она только и успела, как отдать служанкам драгоценное лекарство, и бросилась прямо на татами, скрученная такой сладкой негой, что страшно! «О, боги и бодхисаттвы, если это не любовь, то, что же?!» Обеспокоенная Ануш поинтересовалась здоровьем, но Мацуко ответила: «Я влюбилась...». Шепотом. Верная подруга тоже легла на пол рядом, и они долго-долго беседовали о разных старых историях, почти не касаясь причин такого состояния счастливой Её Высочества Третьей...
...А на следующее утро она встретилась с ним. Любовь, печаль, тоска разлуки — всё, казалось, смешалось в их словах, сказанных сегодня на санскрите — Кадомацу думала, что может сейчас, ну ещё через момент, она прорвёт эту плёнку натянутой холодности, но Тардеш предпочёл быть настоящим мужчиной — вежливым, выдержанным, не дающим воли своим чувствам, он предпочёл сохранить и своё и её лицо, отказавшись от этих, компрометирующих их обоих встреч, от дара, который даже не знал — всей жизни маленькой принцессы!
Он коснулся её лица своей холодной рукою — как она мечтала о таком касанье! Но произнёс вместе с тем такие жестокие слова, что даже горячее, как метеор сердце демонессы покрылось льдом гордости, и она — совсем не желая того, убежала в слезах прочь от любимого.
...Наверное, она обидела его... Может быть — ведь он был честнее её... И правда будет на его стороне — в конце концов, ведь она чужая невеста, она обязана быть сильной ради отца, ради страны, ей суждено выйти замуж за нелюбимого, потому что быть с любимым ей не суждено всеми законами природы... О, как она сейчас ненавидела этого своего жениха! И как плакала, боясь, что сердце разобьется от горя, и она никого уже любить не сможет, как Весёлый Брод... Глупо...
Потом, бесшумно раздвинулись сёдзи, и вошла Ануш, и где-то в этот момент кончилась четвёртая глава...
— Мацуко, дурочка, что с тобой?
— Реву, не видишь, что ли?
Суккуб присела рядом, в некотором замешательства. По правилам плачущих подруг надо было обнимать, успокаивать, подставлять жилетку, чтобы выплакаться, только Кадомацу не обновляла магическую защиту на ней, и теперь суккубе прикасаться к ней было чревато.
— О ком?! — наконец спросила она, по-смешному наклонив голову.
— О своей глупости, наверное... — умственное усилие, необходимое для членораздельного ответа на вопрос, слегка успокоило принцессу.
— Ну, надо ли о ней сокрушаться! Это ведь хорошо, когда девки умнеют! В следующий раз мужики не смогут так тебя расстраивать!
— Слушай, я выгляжу сумасшедшей?! Нет, на самом деле — вчера была счастлива, как последняя идиотка, сегодня плачу, как... не знаю, метафоры кончились!
— Ну... разве что немного. Как любая влюблённая. ...А что такое — «метафоры»?! — вздернула брови суккуба.
— Ты хоть знаешь, Ануш, в кого я влюблена?!
— Ну... он иностранец?..
— Тардеш-сама!..
— Во даёшь, — только и промолвила телохранительница. Вообще-то вся её фраза была гооораздо длиннее, но основная часть состояла из разнообразных междометий и кивков головы. Но закончила этим восклицанием.
— Поверь, я ещё не полная кретинка, — я знаю, что стоит мне его коснуться — и он умрёт, исчезнет как болотный огонёк, что на его лицо просто бывает страшно смотреть — но, что делать, если я его вижу — и летаю без крыльев, не вижу — и помираю от тоски.
— Но он же намного старше — почти ровесник твоего отца!
— О, Ануш, такие мелочи! Скажи, ты сама об этом задумываешься, когда подбираешь себе друзей на ночь?
— Я — другое дело! Для меня это необходимо, как еда и
