***

В пещерах всё ещё пахло гарью. Эол не знал, что ожидал увидеть: то ли труп жены, за которой всё-таки недосмотрели, то ли намеренно испортившего всё, что можно, сына, то ли…

Не все слуги встретили хозяина, и брат Тингола впервые в жизни понял, что дорожил теми, кто теперь мёртв. Они вместе искали Чёрную Звезду, вместе убегали из Дориата, вместе путешествовали и жили… А теперь их нет, зато живы другие… живы… ненавистные рабы и трусы!

Не помня себя от перемешавшихся мыслей и чувств, мастер бросился в кладовку и увидел, что не все ключи на месте. Да, были и запасные, но подтверждались худшие догадки: увы, подлость оказалась спланированной.

Едва сдерживаясь, чтобы не взвыть раненым зверем, Эол бросился в комнату жены и, увидев не до конца отмытую гарь на стенах и потолке, всё-таки закричал. Не зная, как добрался до мастерской, кузнец заранее догадывался, чего не досчитается.

Да, сын забрал самое дорогое. Что ж, этого и следовало ожидать от мерзкого ублюдка из рода проклятых Голодрим.

В руке сам собой вспыхнул факел, Эол понёсся в комнату Ломиона и предал огню всё, до чего дотянулся, пока ещё мог дышать, и глаза жгло более-менее терпимо. Выбежав в коридор, тёмный эльф заметил мечущихся испуганных слуг. «Помощников», которые не смогли выследить беглецов. Не смогли остановить! Не предвидели! Ничтожества! Ненавистные ничтожества!

— Молите Эру, — не своим голосом заорал Эол, бросаясь к выходу из дома, — чтобы я не вернулся.

И в унисон с Темой Ярости из горящей комнаты, заливаемой водой и засыпаемой песком, повалил горячий смрадный дым.

Примечание к части Песня «Двери Тамерлана» гр. «Мельница»

Грань между истиной и мнением

Белое кружилось на чёрном.

Белый шёлк на чёрном бархате. Среди складок холодной тончайшей ткани мелькали двумя серебристыми звёздочками мыски лёгких туфелек.

Снег летел сплошной стеной на фоне ночного неба, и белая живая кожа превращалась в чёрную мёртвую.

Белая льдина устремилась в чёрную бесконечность моря, закутанные в белый мех тела погрузились на чёрное дно.

Серебряные звёздочки взметнулись ввысь, к белым башням на фоне чёрного дыма.

Ощущение падения во тьму испугало, Ломион проснулся.

Страх, что проспал слишком много, и это могло стоить жизни и свободы ему и матери, заставил в панике вскочить, прислушаться и, задыхаясь, пытаться успокоиться.

— Нас не нашли, — произнесла мрачным голосом Ириссэ, что-то готовя на крошечном костерке в дальнем углу пещеры. — Поспи ещё.

— Нет.

Неловко поднявшись и поняв, как сильно устал за долгий бег по лесу, поиск укрытия и бдение, во время которого отдыхала еле живая мама, Майрил попытался не показывать бессилие и осторожно пошёл к выходу из землянки, чтобы убедиться в безопасности временного жилья.

— Может, останемся здесь? — спросила вдруг Ириссэ, и в голосе не слышалось ничего, кроме надежды.

— Зачем? — осмотревшись и убедившись, что поблизости никого нет, сын тёмного эльфа вернулся в пещеру. — Я ведь научился у отца и гномов всему, чему мог, я сумею обеспечивать нас, мы будем безбедно жить. А что нас ждёт в лесу? Сбежав из рабства, мы не должны вечно оглядываться. Ты же говорила, что город твоего брата надёжно скрыт в горах, значит, нас там не найдут.

— Майрил, — дочь верховного нолдорана сняла с огня небольшой котелок, который во время приготовления к побегу был взят Ломионом с кухни. Взятая с собой на первое время еда показалась особенной, вкусной, как никогда. — Сынок, понимаешь, в городе моего брата живут аманэльдар и те эльфы, что не приемлят войну и связанную с искажением мерзость. Они хотят забыть, а мы напомним. Я нарушила закон, который Турукано объявил главным в Ондолиндэ, — Нолдиэ тяжело вздохнула.

Сын видел — мать выглядит гораздо лучше, изменился и цвет лица, и взгляд, и движения, но…

— Я нарушила приказ, стала преступницей и заслуживаю казни. Если вернусь, Турукано придётся либо убить меня, либо пересмотреть закон.

— Не может быть, чтобы никто никогда не выходил из города, — Ломион снова начал прислушиваться к звукам снаружи.

— Я не разведчица, Майрил, — снова тяжёлый вздох, — не орлица. Надо было стать, но мне казалось это бессмысленным.

— В таком случае, — полунолдо с неохотой кивнул, — пора начинать готовиться к зиме. Уверен, ты знаешь много о выделке шкур и шитье тёплой одежды.

Смерив сына осуждающим взглядом, решив, что его слова — издёвка, Нолдиэ вздохнула:

— Майрил, я много знаю и умею. Но это не означает готовности делиться опытом. Однако ты прав — зима для нас опасна. Придётся греться, и нас может выдать дым, следы сбора хвороста или вырубки. Согласно картам…

Ириссэ вдруг осеклась. Карты… Карты отца лживы настолько, что им нельзя верить вообще! В них на каждом шагу указаны несуществующие богатые подвластные поселения! Карты Лаурэфиндэ правдивее, но их невозможно прочитать!

— Мама?

Нолдиэ усмехнулась.

— Я задумалась, Майрил. Согласно картам, здесь недалеко есть развилка реки, там расположены два или три поселения. Были расположены. До твоего рождения. Полагаю, жители меня не узнают, а тебя — ни разу не видели и даже не осведомлены о твоём существовании.

От мысли, что годы «замужества» настолько сильно и страшно изменили мать, Ломион помрачнел, глаза страшно блеснули.

— Если бы не Эол, — примирительно сказала Ириссэ, — у меня бы не было тебя.

Слова матери вызвали резкий протест. Ломион чувствовал: свобода заставила родительницу ощущать себя виноватой в том, что с ней случилось. Но это же не так! Да, закон города нарушен, но ведь это не значит, что любой встречный искаженец имеет право безнаказанно издеваться над беглянкой! Хотелось начать спорить и бросаться обвинениями в адрес отца, но почему-то Майрил понял — не стоит. Может быть, маме просто нужно время?

— Хорошо, — закончив с едой, полунолдо встал, прислушался. — Пойдём в то поселение.

Ириссэ печально улыбнулась. По глазам эльфийки становилось понятно: она боится встретить прежних знакомых почти так же сильно, как и слуг