Шрифт:
Закладка:
— До сих пор у нас были только отдельные факты, — говорит Чаушев. — Отдельные факты, нуждавшиеся в проверке. Теперь мы вынуждены предъявить вам и вашей фирме претензию. Политический шантаж на торговом судне…
Теперь они в конце коридора, у большого окна. Слепящий свет льется из серо-голубого простора. Голубеет небо, освобождаясь от легких, быстро летящих облаков, а вода в бетонной подкове причалов еще серая, иссеченная крупной, беспокойной рябью. Вальдо устало притулился к подоконнику, лицо у капитана мертвенное, бескровное.
Когда Чаушев назвал Вилориса, капитан резко запахнул полу плаща.
Сейчас он сидит на подоконнике, опустив голову, как подсудимый.
Чаушев продолжает. Вилорис — главарь шайки. Участие Вилориса в покушении на матроса Райнера бесспорно. Кроме того, открылись другие дела Вилориса.
— В прошлом он был Шульцем, носил гитлеровскую форму. Тогда он тоже действовал ножом…
Капитан Вальдо с усилием встает.
— Вы не поверите мне, — начинает он. — Все равно… Я скажу вам… Как мужчина мужчине… Меня заставили взять Вилориса и других… Райнера тоже… Но для чего — я не знал, честное слово, не знал! И хозяин не подозревает ничего подобного. Старик Гейст — он стремится только торговать, он деловой человек. Понимаете, деловой человек старого закала. У меня тоже, господин офицер, тоже нет иных намерений. Гейсту не понравится это, ох не понравится!
Вальдо как будто искренен. Чаушеву видится накрахмаленная скатерть в кают-компании, каша, диетическая каша, густо посыпанная сахаром. Действительно, какие основания не верить капитану Вальдо? Он слаб здоровьем, он мечтает о пенсии и как огня боится ссоры с хозяином, ибо многое в будущем Вальдо зависит от него — блаженного Гейста.
— Я верю вам, — говорит Чаушев.
— Спасибо! — Вальдо крепко, с неожиданной силой жмет руку Чаушева. — Так значит… Скажите, господин офицер, что я должен сделать?
— Я хотел предупредить вас, только и всего. Об официальном визите представителей власти.
Последняя фраза дается Чаушеву с огромным трудом, его английский словарь истощен до предела.
Оба медленно идут назад по коридору, под бесшумным огнем корветов на матовых стеклах, утомленные разговором, потрясенные беспощадностью правды.
«Конечно, он сам захочет проверить, — думает Чаушев. — Начнет собственное следствие. Это уж как пить дать! И тут подсказки не требуется. Правду он не удержит. Нет, ни за что не удержит, даже если бы захотел. Посмотрим, что победит — холодная война или коммерция. При данных обстоятельствах у коммерции шансов больше».
Толпа, бурлящая у касс, у финансового отдела, у отдела кадров, голосит, толкает, обдает дымом сигарет. Ароматы многих стран мира, крепкая, удушливая смесь. Чаушева нестерпимо тянет вырваться из закопченных стен, глотнуть свежего воздуха.
* * *
Пока «Матильда Гейст» находилась в порту, я почти не видел Чаушева. Он был страшно занят. Мне лишь изредка, на ходу, удавалось перекинуться с ним несколькими фразами.
Часовые на причале все время зорко наблюдали за судном.
Поздно вечером они услышали легкий всплеск. Что-то упало в воду.
Три часа спустя, глубокой ночью, в недрах спящего судна глухо ударил выстрел.
Вилорис, он же Шульц, покончил с собой. Перед этим он выбросил из иллюминатора свой нож.
Чаушев выдвинул ящик стола и протянул мне этот нож, поднятый со дна водолазом. Тонкий, из отличной стали, с рубиново-красной янтарной рукояткой.
— Вот и орудие преступления, — сказал подполковник. — И не одного, а многих… Вилорис думал спрятаться на судне, отсидеться. Понял, что не выйдет. Капитан от него отступился. Да, Вальдо решил выдать его. На многое смотрел сквозь пальцы, но тут… Укрывать изобличенного преступника — не расчет…
Потом голос Чаушева потеплел, он заговорил о Тео. Парень поправляется, скоро встанет на ноги.
— В палате у него чего только нет — цветы, альбомы, апельсины, марки… Клуб моряков заботится, оттуда книжки приносят на немецком языке. Валя навещает. Ну, о женитьбе наш герой мечтает по-прежнему, но сперва хочет домой, к маме. Еще бы, после такой передряги!
Месяца через два Тео уехал. Началась новая навигация. Тео не появился у нас. Он написал, что пробовал устроиться на судно, но безуспешно. Не берут его в матросы…
— Я часто вспоминаю его, — признался мне Чаушев. — Жаль его! Мальчик из горной долины, доверчивый, наивный, столкнулся с самым подлым, с самым жестоким в жизни… Что делать, век наивной романтики недолог в наше серьезное время! Лишь бы не сдался парень. Будем надеяться, он выдержит.
Да, Тео, мы верим в тебя!
КОРВЕТ «БРИЛЬ»
1
Стекло рубки дрогнуло, на нем веером расплылись шалые брызги. Потом водяная пелена сползла, впереди снова обозначилась палуба, вся занятая огромным, черным штабелем стальных труб. Под их тяжестью нос «Воронежа» глубоко уходит вниз. Да, море и сегодня не даст передышки!
Капитан Алимпиев смотрит на трубы. Сейчас они словно риф, обдаваемый волнами. Не вздумал бы кто-нибудь сунуться туда! Наверно, все слышали приказ…
— Сказки эфира! — раздается за спиной басок радиста Бори.
Лицо у него усталое, побелевшее от духоты. Семь потов согнал Боря, сидя в раскаленной рубке. И все-таки не может он просто так подать депешу, не ввернуть при этом какое-нибудь свое словечко.
— Ну-ка, что за сказки?
Тощее тело Бори обтянуто намокшей майкой. Откинув голову, он снисходительно пофыркивает:
— От богов погоды… Обещают восемь баллов…
— Девять получено, — смеется Алимпиев. — Можем выдать расписку.
На вид он не намного старше Бори, особенно когда смеется. Волосы и сейчас не слушаются гребенки. Светло-русая шелковистая прядь закрывает лоб. Задумавшись, капитан оттопыривает пухлые губы, потом вдруг спохватывается, вскидывает правую руку. Как будто в руке мел, а он курсант у классной доски…
— Девять баллов — это еще цветочки, — говорит капитан. — А с хамсином вы знакомы?
— Нет… Читал только…
Тревоги в Бориных глазах нет, одно любопытство, жадное любопытство новичка, первогодка.
— Похоже, что познакомитесь.
Очертания берега, еще недавно четкие, начали таять. На зубах захрустел песок. Море, выцветшее от непогоды, темнело.
А в ясный день вода здесь синяя, ярчайшей синевы. И на ней острова. Одни желтые, почти золотые, и сверкают, как брошенные на счастье монеты, а другие кирпично-красные. Голые холмы на африканском берегу пылают, точно головни. Иной ничего не видит здесь красивого, — жара, сушь, голодная нагота барханов и скал. Так что ж! Зато песок чист и все краски чистые. Земля первобытной, наивной простоты, пустыня, где все надо затевать сначала.
Такой видел эту землю Алимпиев в прошлом году, когда
