Поставив чайник, Люсьен сложил в посудомоечную машину все со стола. Он мог быть бестактным, если не откровенно грубым, но он принес ей ужин и убрал после него. И полил поникшие растения.

Человеку, который видел нужду и без спросу вмешался, чтобы удовлетворить ее, можно простить практически все, что угодно.

Десять минут спустя они с кружками в руках сидели на скамейке под беседкой, увитой жимолостью.

— Я так скучала по этому, когда была за границей. Долгие, мягкие английские сумерки. Тихое щебетание птиц.

Люсьен закрыл глаза и откинулся на спинку стула.

— Если бы у меня было такое убежище, вряд ли бы я уехал куда-нибудь. — Открыв глаза, он взглянул на нее: — Тебе же нравится здесь, так почему же ты уехала?

— Моя мать была медсестрой. У меня есть ее фотография в униформе. Я едва помню ее, Люсьен, но подумала, если буду делать то, что и она, это нас сблизит.

— Получилось?

— Не знаю. Я получила диплом медсестры в том же учебном заведении, что и она. Влюбилась в том же возрасте, в каком она встретила моего отца. Но я никогда не узнаю, что она чувствовала в этом возрасте.

— Ты сказала парамедику, что проходила стажировку в Лондоне?

— В больнице Кинга. Это дало мне возможность работать в Африке и Восточной Азии, но не знаю, поэтому ли моя мать выбрала это место. Есть много вещей, о которых я никогда не узнаю.

Он понимал эту потерю. Кто его отец? Где он сейчас? Так много вопросов…

— Ты всегда хотела путешествовать?

Жимолость пожала плечами.

— Я Роуз. Это заложено в генах.

Люсьен пристально посмотрел на нее:

— А почему тебя не назвали Май? Это месяц цветения, хотя и не очень распространенное имя сейчас.

Она удивленно посмотрела на него, отхлебнула чая, делая вид, что размышляет над его словами. Интересно, почему он так резко сменил тему?

— Наверное, ты невнимательно слушал, когда я отвечала на вопросы парамедиков. Иначе бы знал, что я родилась в июне.

— Я и правда невнимательно слушал. — Люсьен указал на беседку: — И жимолость цветет именно сейчас.

— Просто теплая весна. Жимолость немного опережает время. Но она будет цвести и в мой день рождения. Как и розы. А когда день рождения у тебя, Люсьен?

— Хочешь подобрать мне цветок?

— Это старая деревенская традиция.

Он закатил глаза.

— Сентябрь.

— В это время цветет зверобой. Его традиционно используют при легкой депрессии, плохом аппетите и проблемах со сном. А еще астра. Символ веры, мудрости, привязанности, терпения, интимной любви, — Жимми остановилась на мгновение. — Ее еще называют «Утренняя слава».

Люсьен, сделавший в этот момент глоток чая, захлебнулся и закашлялся.

— Черт возьми, женщина, этот ужасный чай попал мне в нос!

Она хотела что-то сказать, но схватила его за руку, указывая на маленькую темную фигуру, порхающую по саду на фоне бледно-лилового неба.

— Это…

— Да. Сиди очень тихо и услышишь, как они щелкают.

Они молча наблюдали, как маленькие летучие мыши сновали по саду, используя эхолокацию, охотясь на насекомых и мотыльков.

— И много было женщин? Которые боятся летучих мышей?

— Была. Одна. Понятия не имею, боялась ли Шарлотта летучих мышей, но точно знаю, что боялась моей работы и ненавидела то, что в отъезде я бывал чаще, чем дома. Трудно находиться в серьезных отношениях, когда постоянно в движении. Да и я не был готов к обязательствам. Да что там, по-прежнему не готов. А что насчет тебя?

— Давным-давно. Один человек. — Она с трудом произнесла эти слова. — Когда он погиб, что-то внутри меня тоже умерло.

Он не мог придумать, что сказать. Извиняться бессмысленно. К его облегчению, Бэнкс появился из кустов и встал перед скамейкой, глядя на него снизу вверх.

— Твой кот меня ненавидит.

— Он не настолько эмоционален. — Жимми явно испытывала облегчение от смены темы. — Просто дает тебе понять, что ты сидишь на его месте, и ожидает, что ты уступишь ему.

— Мне и правда пора. Надо откорректировать главу. — Он протянул ей руку: — Я помогу тебе зайти в дом.

Жимми осталась бы на улице подольше, но знала, что если не пойдет сейчас с ним, Люсьен будет волноваться, что она споткнется о неровный тротуар, будет лежать раненая, пока ее не обнаружит рано утром молочник.

Он передал ей костыли, положил руку на ее спину, готовый подхватить, если она споткнется на неровном тротуаре, и они медленно побрели к двери.

Это немного раздражало. Она была вполне способна пройти несколько метров, не упав лицом вниз. Никто никогда не обращался с ней так, будто она хрупкая, даже когда казалось, что она разлетается на миллион крошечных кусочков.

Люсьен взглянул на посудомоечную машину, потом на Жимми.

— Таблетки для посудомойки под раковиной.

Он нашел их и включил машину.

— Помочь тебе подняться?

— На первом этаже располагается спальня и ванная комната.

— У тебя есть обезболивающие?

Она кивнула.

— Еще пакет со льдом?

— Все нормально, Люсьен. Я справлюсь.

— Конечно, справишься, — подтвердил он, но не пошевелился, она заподозрила, что это вызвано не столько беспокойством за нее, сколько нежеланием возвращаться в темный пустой дом, где его станут преследовать отголоски войны. — Спасибо за…

— Летучих мышей, полагаю?

— Летучие мыши — это нечто особенное. Но мне нужно написать пять тысяч слов, а тебе — поспать.

— Ты собираешься работать сейчас?

— Попробую.

— Люсьен.

Он остановился, застыв вполоборота, с напряженным лицом. Невысказанные слова застряли у нее в горле.

На долгие секунды они застыли. Потом он развернулся и быстро подошел к ней, взяв ее лицо в ладони. Она чувствовала шершавость покрытых шрамами ладоней на своих щеках, тепло, исходящее от его тела, мускусное, мужественное, смешанное с очищающим голову ароматом розмарина, который растет в лягушке у двери.

Ее чувства были подавлены, поглощенные интенсивностью его взгляда. Он выдохнул ее имя. Она забыла, что собиралась сказать, и закрыла глаза.

Ее пульс ударил раз, другой. Потом он с грубым, отчаянным стоном накрыл ее рот своим. С яростью, отбросившей ее назад. Она уперлась спиной в изогнутую дверцу винтажного холодильника. Сейчас ее в вертикальном положении удерживало только его тело.

Костыли с грохотом упали на пол. Ее пальцы впились ему в плечи, когда он наклонился к ней, упиваясь поцелуем, как водой в пустыне.

У нее перехватило дыхание, остановилось сердце. Она ответила на поцелуй со всей страстью, которую копила годами.

Люсьен первым пришел в себя, прислонился лбом к ее лбу и перевел дыхание.

— Жимми!

Люсьен стоял так близко, что она чувствовала степень его возбуждения. Он собирался извиниться за это или за поцелуй. Она