наш смотрит? Ты, Костюшка, нынче же передай Васенину, пусть выделит кузнецам добавочный паек! — озабоченно гремел Бредихин, но во взгляде и движениях его была та веселая наглость и привычная игривая самоуверенность, с какой он, водитель единственного в колхозе автомобиля, всякий раз заходил к кузнецам. Имел он к тому же дурную манеру заглядывать во все углы, без спроса цапать кузнечный инструмент, лезть с советами, что крайне сердило Панкрата. От грохочущего бредихинского голоса и хохота, от громоздкого и суетливого его тела в кузнице создавался какой-то шумный беспорядок.

— Короче, с чем пожаловал? — останавливая громкоречистого Бредихина, строго спросил Панкрат.

— Рессоры к прицепу сварганить бы. И поживей! Погодить никак не могу. В субботу в рейс на станцию за углем, — с этими словами Бредихин выхватил из кармана штанов кисет и почти половину махорки высыпал на стол перед Панкратом. Сделал это жестом купца, вовсе не из желания ублажить кузнецов, а, скорее, из жалости к ним: харч слабоват, так хоть курите вдоволь!

— Больно к спеху — так-то. Не смогем. У нас посевной инвентарь сейчас на переднем месте, — тихо и не спеша объяснял дед Панкрат, не глядя на махорку. — Сам председатель говорил, наказывал…

— Все мы говорим, да не все по-говоренному выходит. — На чернобровом, скуластом, с горячими огнисто-карими глазами лице Бредихина не было ни тени досады. Наоборот, заслышав об отказе, он еще больше повеселел, сбросил с плеч пиджак, изготовясь к работе. — Язык говорит, а руки делают. Мы быстренько вчетвером… Мы не только рессоры — черта выкуем. Лично мне в охотку кувалдочкой помахать… Эх, где она, та самая, по моему плечу?! Дядь Панкрат, а ну встань, поруководи…

— Ты голову-то нам не морочь. Есть у тебя полуторка, ей и командуй, а нам чехарду тут не городи. — Панкрат, стряхивая с фартука крошки, вышел из-за стола, взял из рук Бредихина кувалду.

— Поехали, — глуховатым голосом обидчиво сказал Костюшка-счетовод, до этой поры притихше слушавший разговор, и обреченно махнул рукой.

— Поедем. Вот сделаем рессоры… — Бредихин подошел к вороху железок, выдернул два ржавых отрезка листовой стали.

— Во, две рессоры уже можно выкроить.

— Ты знаешь чего… не больно тут хозяйствуй, ага! Гляди глазами, да не тронь руками. Мало ли кому тут припасено у нас! — сердито выкрикнул Панкрат, и седобородое лицо его побледнело. — И за что только тебе, нахрапистому горлопану, медаль дали?

— Так за глотку и награжден! — с ветреной радостью сказал Бредихин и рукавом подраил сиротливо болтающуюся на замасленной гимнастерке медаль.

Оставаясь непоколебимо самоуверенным, он, однако, решил не торопить события: нахрапом деда Панкрата не возьмешь. Бредихин бросил железку, сел на скамейку рядом с Устином, протянул ему газетку и кисет с махоркой.

— Вот, вот. Командир-то небось оглох от тебя и, чтобы отвязаться… — Панкрат поднял с пола металл и отнес его на прежнее место.

— А ты сядь покури, дядь Панкрат, аль брезгуешь со мной, покалеченным фронтовичком, а? — Бредихин протянул ему свернутую «козью ножку». Панкрат взглянул на медаль, потом на левую руку Бредихина: глянцевито розовела бляшками ожогов тыльная сторона ладони, а большой и указательный пальцы сплелись будто «дулю» показать, да так и застыли скрюченно. Он знал: больше на могучем теле Бредихина ни одной царапины. Но держать в строю такого солдата не стали, отпустили домой. Пораненная рука не мешала Бредихину крутить баранку, быть безгранично веселым, везучим и нахальным.

— Ох, без мыла в душу влезет, — укоризненно сказал Панкрат, принимая самокрутку. — Так за глотку, говоришь, наградили? В концертах крепко певал?

— Нет, пою я плохо, слуха бог не дал. Тут совсем другое. — Бредихин сощурил свои огненно-карие глаза, на красивом лице его появилась улыбка бывалого человека, живущего удачливо, наверняка, как бы заговоренного от сумы, тюрьмы и пули. — Так вот… дежурил я однова по дивизиону. Тут заходит в казарму майор Чекасов. Я перед ним, знамо дело, в струнку да как рявкну: «Дивизио-он, смир-на!»

Панкрат отшатнулся от Бредихина, закрыл ладонью ухо.

— И к майору с докладом, — хохотнув, продолжал Бредихин. — Так, мол, и так: за время дежурства происшествий нет. Личный состав готовится к обеду. Майор скомандовал «вольно» и ушел. А голос у него мягкий, невоенный, с девушками при луне его голосом говорить… А нас в дивизионе больше сотни таких вот молодых необломанных жеребцов, как я. Новобранцы. Каждый день занятия на плацу и полигоне по десять часов. Так намотают, что утром от подушек не оторвешь. Сержанты бегают, покрикивают, а все одно — раскачка при подъеме… Тут майор и вспомнил про меня. А дальше так: утром раньше всех дежурный будит меня. Я одеваюсь, выхожу на середину казармы и по команде как трахну: «Дивиз-зи-о-он!» Стекла в окнах дребезжат, форточки открываются. Будто ветром сбрасывало хлопцев с постелей. Ворчали-шутили: не голос у тебя, Федя, а гром небесный, артналет гаубичный. Шути не шути, а дисциплина в дивизионе поокрепла. А тут на фронт… Долго ехали, эшелон наш к какому-то полустанку подкатили, только бы разгружаться, ан вот они — самолеты ихние. Идут низом, прямо по крышам из пулеметов секут, бомбы кидают! Э! Что началось!.. Ребятки, пороху еще не нюхали, кто под пушки, кто под вагоны шныряют. Гляжу: Чекасов вдоль насыпи бежит, шинель на нем дымится, сам кричит, а что кричит — не понять. Слаб голосок. Подбегает ко мне: «Рядовой Бредихин, передайте: всем в лес, подальше от вагонов, черт возьми!» Тут я и отличился. Хватанул воздуха да как гаркнул: «Дивиз-зи-о-он!» Команду услыхали. Сообща начали аккуратный отход в лес. А меня возле вагона взрывом опрокинуло, руку кромсануло. Медаль. «За боевые заслуги» в госпитале догнала…

— Какие ж тут заслуги? Ты из госпиталя сразу домой насовсем пришел. До фронта так и не доехал, — заворчал Панкрат.

— Так я же говорю: не за бои-сражения, а за глотку награда. Людей в смертной заварухе ободрил, панику пресек, — словно подшучивая над самим собой, сказал Бредихин.

— А что? Достают хлеб горбом, достают и горлом, — с мирной насмешкой пробурчал Панкрат и, бросив окурок в огонь, сказал: — Ладно… Скуем тебе рессоры, коль время останется. А сейчас давай срочные заказы поспешим кончать. Хочешь — подсобляй.

— Эх, где наша не пропадала! — азартно воскликнул Бредихин и, готовый ко всякой работе, шагнул к горну.

Устину понравилось, как Бредихин просто, без хвастовства рассказал о медали: послушать — легко она, прямо-таки даром, ему досталась. А на самом деле ее, конечно же, не только за глотку получил. Однако вот не приврал, ничего не разукрасил, хотя мог бы, частенько так именно и делал без какого-либо стеснения: всякая побаска, мол, хороша с прикраской. Да, мог такое навертеть языком-то,