Сердце болезненно сжалось, мешая нормально дышать, а взгляд сам искал светловолосого кхассера. Искал и не находил, проворачивая в груди острый шип разочарования. Почему ей не все равно? Освободилась, спаслась, вернулась домой. Чего еще желать? Между ними был целый год, до следующей зимы. За этот год все изменится и у нее, и у него. И следующей зимой она не проснется, не пойдет блуждать по пустынным снегам долины. Он ее не найдет…

Больно.

Ким осторожно приложила руку к отбитым рёбрам – во время разрыва она неудачно приземлилась на стылую все еще твердую землю. Да, определенно это ноют ребра, отдавая острым спазмом внутрь между легких в солнечное сплетение.

Когда за дверью послышались шаги, Ким вскочила на ноги и вытерла потные от волнения ладони о рубаху. Она так долго не видела знакомых лиц!

Раздался скрежет проржавевшего замка, ручка опустилась, и на крыльцо, сонно моргая и жмурясь от яркого солнца, вышла Харли, под руку со старой йеной.

– Ким? – удивилась она, оглядывая послушницу с ног до головы, – ужасно выглядишь.

– Спасибо, – девушка натянуто улыбнулась.

– Ты давно встала?

Слова застряли в горле. Глядя в строгие глаза наставницы Ким не могла заставить себя сказать правду, все внутри противилось этому.

– Я…

Харли нахмурилась, а старая йена, освободившись от поддержки выступила вперед, пристально всматриваясь в обветренное, усыпанное веснушками лицо послушницы:

– Ты была там? – старческий голос дрогнул, – была в Андракисе?

Харли недоуменно подняла брови:

– Йена, невозможно это…

Харли замолкла, когда хранительница монастыря остановила ее неожиданно властным жестом.

– Твой миар-так умер. Давно. Ты не спала. Ты была там.

Ким опустила взгляд, молча стащила с шеи старый брегет и протянула его старухе:

– Мне пришлось его взять. Простите, – прошелестела она.

– Сколько дней ты не спишь?

Под пронзительным взглядом светлых, почти прозрачных старческих глаз, Ким не смогла врать.

– Я проспала всего месяц, когда цветок перестал греть и усыплять…

– Неумеха, – рассердилась Харли, – вам всем говорили, что за миар-таном надо достойно ухаживать. Ты его запустила!

– Уймись, Харли, такое случается. Редко, но случается, – йена не злилась, наоборот задумчиво, даже с сочувствием смотрела на бледную, глубоко несчастную девушку, – Я хочу знать, что ты делала все это время. Кого видела, где была.

Перед глазами яркой вспышкой возникла насмешливая полуухмылка кхассера, воспоминания о том, что между ними было, прошлось острым хлыстом по оголенным нервам. О нем она говорить не хотела. Ни с кем. Это ее тайна, ее судьба, ее чудовище.

…Без которого с каждой минутой становилось все тяжелее дышать.

– Я проснулась, – начала она с трудом подбирая слова, но очередной взмах старческой ладони остановил признание.

– Не здесь. Не так. Я голодна, и хочу переодеться – дряблое тело дрожало в тонкой батистовой рубашке, – тебе тоже не помешает привести себя в порядок. Приходи через два часа в библиотеку, там и поговорим.

– Как скажете йена, – Ким склонила голову и отступила, пропуская со ступеней Харли и хранительницу монастыря.

***

На душе было не спокойно. Радость от возвращения почему-то так и не появлялась, наоборот становилось не по себе, и тревога все сильнее пульсировала в сердце.

Это место внезапно показалось ей чужим, неприятным. Даже мелькнула мысль, а зачем, собственно, она сюда так рвалась? Смотреть на серые стены хмурого монастыря? Слушать недовольное ворчание Харли? Вкалывать с утра и до ночи то в огороде, то на кухне? Вечерами сидеть у едва тлеющего камина и слушать скрипучий голос хранительницы?

Единственное светлое пятно – это Манила. Она не видела подругу с того самого дня, как выбралась из обители. Соскучилась. Хотелось как раньше забраться на пригорок среди березовой рощи, подальше от любопытных взглядов, разделить на двоих краюху свежего хлеба и поболтать.

Осталось только дождаться ее пробуждения. Это могло случиться и через пять минут, и ближе к вечеру, и через несколько дней. Все зависело от того, насколько долго миарт-тан будет держать свою подопечную в сладком плену. Поэтому Ким нехотя поплелась к главному зданию.

Монастырь встретил унылым ветром, бродящим по безлюдным коридорам, скрипом половиц, запахом пыли, сырости и запустения. Сквозь выбитые воздушной волной окна нерешительно скользили солнечные лучи, два воробья впорхнули внутрь и с громким чириканьем заметались под крышей, сметая пыльную паутину.

– Ким! – пророкотала Харли, – это твоих рук дело?

Она стояла возле вскрытого склада с запасами и гневно смотрела на следы присутствия.

– Да, – послушница подошла ближе.

– Как ты посмела! – возмущению наставницы не было предела, – какой беспорядок!

– Мне надо было где-то жить и что-то есть. Не для этого ли мы каждую осень заполняем комнаты запасами?

– Поговори мне еще, – Харли ее будто не слышала, переходила от одного вскрытого кувшина к другому и шумно вздыхала, – можно было обойтись малым.

– Я и так обошлась малым!

– Иди к себе! Скоро йена освободиться, будешь ей рассказывать свои сказки.

Возвращение в монастырь было совсем не радостным. Вместо теплого приема и сочувствия, она получила незаслуженный нагоняй, и от этого стало обидно. Почему Харли не спросила, как Ким удалось выжить, через что пришлось пройти? Почему ее больше волнуют припасы и целостность кувшинов, чем жизнь и здоровье послушницы?

Спустя два часа Ким нерешительно топталась на пороге библиотеки. Настроение было совсем на нуле, в сердце пульсировала непонятная заноза, и вдобавок ко всему появилось какое-то нехорошее предчувствие.

– Ким, я слышу, что ты там, заходи, – раздался старческий дребезжащий голос.

Больше прятаться не имело смысла

– Я пришла… как вы просили.

– Проходи, присаживайся – йена указала на серое кресло напротив себя.

Следом за ней в комнату пришла и Харли, недовольно сверкая темными глазами, из-под кустистых бровей. Она все никак не могла простить беспорядок в комнате с запасами.

– Рассказывай, что произошло зимой.

Ким тяжело вздохнула и, не отрывая взгляда от своих ладоней, начала говорить:

– Я проснулась на тридцатый день, потому что мне стало холодно. Мой цветок начал засыхать и сколько бы я ни пыталась, мне не удавалось его оживить.

Харли недовольно фыркнула, выражая свое отношение к неумелой послушнице.

– Продолжай, – подбодрила йена, – что было потом.

– Потом…потом мне пришлось выйти из Обители сна…

Ее рассказ занял почти полчаса. Ким пришлось рассказать обо всем. И о том, как выживала, и о том, как попалась в руки к завоевателям. О переходе через горы, о лагере, о побеге. Обо всем.

Утаила она лишь одно – правду о ней и Хассе. Это было личным, сокровенным. Это она оставила только себе.

После ее