Шрифт:
Закладка:
Когда мы сами можем почесать нос, поправить подушку, встать с постели и сходить в туалет, постоять под душем, отрегулировать температуру воды, включить и выключить свет, то мы совсем-совсем не ценим это. Но беспомощность сразу делает все это невероятно важным. И именно сиделка должна заменить незаменимое – самостоятельность. Незаметно, нежно, деликатно, с терпением и любовью, подстраиваясь под родственников больного, под особенности характера пациентов с деменцией, с болью, с плохим характером, благодарных или агрессивных, – избавить их от неловкости и чувства униженности, связанного с потерей самостоятельности.
И еще нельзя человека научить быть сиделкой по учебникам. Потому что есть вещи, которым не научиться: вместе плакать и вместе смеяться, правильно повести себя с родственниками, которые подходят к умирающему, подмывать больного в постели так, чтобы ему не было неловко.
Сиделка – это не таблетки по графику и не заодно помыть полы в палате. Сиделка – это неподдельная любовь к человеку тогда, когда он на пике своей слабости и беспомощности.
Да, вот написалось под конец правильное: сиделка – это про любовь.
Всякие штучки
Я очень люблю вещи. Ну в смысле – люблю всякие штучки. У меня дома масса всего. Замучаешься пыль вытирать. Но у каждой вещи своя история.
Этот камень привезла с Масличной горы. Эту вазу подарили маме с папой друзья на свадьбу. Эту картину я выбирала сама – мама придумала картиной поздравить меня с окончанием школы. Чашку бежевую привезли с папой из Тарусы – купили там в музее керамики. А эти шлёпки достались мне в наследство от маленькой племянницы, которая росла-росла и меня переросла.
Еще я очень люблю разглядывать фотографии. Если в гостях начинают семейные фотографии показывать – я это обожаю, часами могу смотреть. Все эти истории про родню, про кто куда уехал, кто на ком женился, у кого когда первый зубик вырос и кто с годами похорошел. И про то, какая мода была смешная, и как купили первый автомобиль – вот он. И что вот у нас в роду все рано женились. А в той семье все плясать любили.
Короче, я люблю истории. И я такая не одна. Более того, оказалось, что все эти семейные скатерти, вазы, пение – всё это для многих людей предмет изучения. То есть я не мещанка какая-то, и все мои семейные штуки с историей – объект научного исследования.
Была тут недавно в Питере, и мне рассказали про одну выставку. Тебе, говорят, надо идти. Прям для тебя – про семейные истории. И я пошла. Млеть начала на входе, сразу, уже от названия: «Исчезнет или превратится». Представляете? Завораживает.
Вот мои записи оттуда:
«Садака джария – это понятие в исламе, когда работаешь не на сиюминутный эффект, а на долгую перспективу. В вечность. Не ожидая, что результат будет очевиден сразу.
За год коза забывает тропу, по которой привычно раньше ходила…
Когда невестки стирали хиджаб и вешали его сушить на веранде, через дырочки от их зубов на хиджабе просвечивало солнце.
Сколько нам надо времени, чтобы забыть важное… забыть о корнях, которые к нам перешли от предков… И как не забыть…
Цветам нет дела до трепыханья соловья.
Положите тело мое на верблюда, пусть идет. Похороните меня там, где он остановится.
Память – это остановка на пути к Богу.
Семья, которая из поколения в поколение хранит память и передает эту память потомкам, – такая семья вдохновляет каждого, кто хоть рукавом соприкоснулся с ее историей, каждого вдохновляет стать немного лучше – терпеливее, спокойнее, добрее, скромнее.
Потерпи немного, и всё снова изменится.
Сохраняй. Не нарушай, а добавляй…
Пусть полетит твоя птица.
Эмпатия невозможна на больших скоростях.
Медленно текущая чужая повседневность».
Вчера и завтра
Строгая. И с таким чувством юмора! Достойная и непокорная, но законопослушная и признающая начальство. Цветы ее на подоконнике – лучшие. И помада – мы с ней выбирали помаду по запаху…
– Анна Фоминична, как дела?
– Плохо, милая, плохо. Сегодня слабая я совсем. Давление, наверно. Вот доктора жду.
– А вчера? Лучше было?
– Вчера? Вчера всегда получше, и завтра всегда получше. А сегодня, раз ты спрашиваешь, – так я жалуюсь, чтобы ты не зря пришла.
И улыбается…
На связи
Все мои в деревне, а я – в Москве. Но я звоню, чтобы быть на связи.
– Пап, привет, как вы там?
– Нютоша? Мы хорошо, настроение тухлое, дождя нет, в бочках пусто…
– А самочувствие как?
– Хорошее, будем щас с мальчишками камень переворачивать.
– Зачем?
– На другой бок, он тяжелый, полтонны, наверное.
– Папуль, а зачем?
– Ну… покажу им принцип действия рычага.
– А-а-а, ну хорошо, а они-то где?
– На втором этаже в компьютере сидят. Вот думал, как бы их на улицу вытянуть, и придумал камень перевернуть.
– Ясно… Пап, а Зине трубку дай.
– Зина-а-а-а-а! Нюта звонит из Москвы, бегите скорей, а то дорого, вы у меня щас все деньги съедите на телефоне. Ну не бегите вы так, ноги дороже, хотя деньги тоже…
– Нютачка-у-нас-фсё-харашо-фсё-пака.
– Зиночка, погодите, скажите пару слов: как дети?
– Фсё-харашо-Нютачка-фсе-поели-харашо. Константин Матвеевич худеть решил, кашу не хочет кушать. Я ему аладики напекла, а то кушать же нада!
– А мальчишки как?
– Поели уже и завтрак, и абед, фсё харашо! Мишка на часы фсё время смотрит…
– Зин, а зачем Мишка на часы смотрит?
– А Лёва его к себе на компьютере играть по часам пускает только: три часа сам и на полчаса Мише разрешает зайти, потом опять три часа без Миши, а Миша сиди-и-ит, на часы смотрит, ждет свои полчаса. Так я люблю его, Нютачка…
– Зин, ну что, он вот прям сидит перед часами и ждет? Какая гадость! И Лёвка его не пускает? Они что, ругаются?
– Нет, зачем ругаются?! Не ругаются! Немного дерутся, немного кричат, роняют друг друга, но кушают фсе харашо. Помились в бане, фсё харашо, не ругаются.
– Ну ладно, Зин, а Лёву позовите.
– Лёва-а-а, беги скорее, а то мама звонит из работы, дела у нее, быстро скажи, что фсё харашо, что вы поели харашо.
– Мам? Все хорошо, мы поели уже.
– Ясно, привет, Лёв. А вообще как?
– Нормально.
– А делаете что?
– Камень сейчас переворачивать будем.
– А зачем?
– Дедушка хочет.
– А для чего?
– Ну, не знаю. Наверно, чтобы положить по-другому.
– Лёв, а
