И снова в Курятник побежал человек из крышаковой свиты. Пока он мотался туда-сюда, Клок опять взялся за Фаныча, но Лошадь на муки крышака не велась и никак не желала колоться, лишь раскачивалась, как заснеженная сосна под вьюгой, низким голосом хныкала, и корчила пегое веснушчатое лицо.

Ксюша видела не людей – диких городских крыс, кто словно в едином тугом клубке, в самом глубоком и тёмном подвале копошится, визжит и кусается, топчет друг друга, и душит своих же сородичей, и весь этот хвостатый фарш не останавливался ни на минуту, словно кто-то крутит за ручку и проворачивает в одной большой мясорубке и бандитов, и птах, и кутышей… и её.

На Тузы приволокли упиравшуюся темноволосую девку. Небольшого росточка, худая, лохматая, она поливала всех притеснителей таким забористым матом, какому и загонщики бы позавидовали. Она упиралась голыми пятками в пол, мешала мускулистому пристяжному волочить себя на этаж, где кричали от боли, и воняло свежепролитой кровью. Лишь завидев её, Цаца взревела трубой.

– Не трожь, сука! Скажу! Скажу!.. Проглотил Фаныч Посвист! В брюхе Свисток у него! Грабли свои от неё убери, а-а!

– Ах ты моя подогревочка! – счастливо оскалился Клок. Фаныч на балке невнятно замямлил и всхлипнул. Клок метнулся к нему, задрал голову крышака за потные волосы.

– Ты чё, гниль, правда хотел сандальнуть? Типа, откинулся, и всё, и ага?

Он тычком вогнал ему нож в живот и рассёк брюхо Скипера от бока до бока. Вместе с потрохами на пол хлынули кровь и желчь. Клок скорее присел к склизкой куче, взялся копаться в ней и тормошить, что попало. Фаныч уронил отяжелевшую голову на грудь и тупо уставился на него.

– Эк, сколько ливера набарбосил, – приборматывал Взлётный, ковыряясь ножом и прощупывая руками кишки. В наглухо закрытом шлеме Ксюшу вдруг замутило. Она зашаталась и оглянулась на Птах, те обнимали друг друга и больше ни на кого не смотрели. Пристяжные в примитивном азарте таращились на своего крышака.

– Цени, Ксюха! – вскинул Клок руку с блестящей вещицей в изгвазданных пальцах. – Надыбал! Надыбал! – Ксюша увидела маленький Посвсит с головой кабана на конце. Скипер охотился на кабанов на окраинах леса, где и призывал этих крупных зверей; жила банда сыто.

Ксюша не вытерпела, развернулась и зашаталась подальше с Тузов.

– Ксюха, ты куда покандёхала? – засмеялся ей в спину Клок. Ксюша лишь прибавила шаг. Коридоры, опалённые лестницы и ступени штормило у неё перед глазами. Ксюша вцепилась в застёжки шлема, но не успела содрать его, и её вырвало остатками ужина прямо внутрь. Задыхаясь, она бежала прочь с Каланчи, скорее на улицу, только бы не видеть Птах, не видеть загонщиков, выпотрошенного Фаныча и Клока рядом с ним со свистком.

При встрече с ней загонщики расходились. Взлётных с аэродрома на этажах наконец стало больше, чем Скиперских. Весть, что Клок нашёл посвист, разлетелась быстрее, чем Ксюша успела спуститься к Вальтам. За спиной у неё маячили подосланные Клоком пристяжные. На Шестёрках готовились к обороне: баррикадировали коридоры и лестницы, со звоном выстраивали под руку бутылки с Чёртовыми Слезами и раскладывали пучки арбалетных стрел, нахрапы с матом шпыняли мизгу. Не успела Ксюша дойти до Колод, как затрещала стрельба – Скиперские загонщики и новые хозяева Вышки с аэродрома отбивали первый натиск Центральных.

*************

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему…»

– Ё-ма-на-а… – прогундосила лычка с толстой книгой в руках. Она уселась в глубокое кресло в библиотеке и близоруко щурилась на распахнутые страницы. Читалось ей не особливо резко, кое-как, по слогам; короче, на каждый абзац она тратила дуром времени. Но старые Птахи на Каланче как-то трындели: «Кто книжки читает, тот до хера знает», и Нели впихивала в себя букву за буквой, слово за словом, строку за строкой из выуженного из Шугайского шкафа томика.

Книга про «Аньку Коренную» – приглянулась ей тем, что буквы на обложке продавлены крупные, а название конкретное. Но внутри, что ни слово, то канитель! Короче, один фраер ссучился и наставил рогов своей Цаце, да так, что с неё аж перхоть слезла, а тут ещё в рамсы Семья подключается – значит баба не зачухонка подвалохшная, а ваще в авторитете. Чуется, будет замес; и слабал книжищу не мизгарик какой, а блатной бугор: погоняло – Толстый.

Лычка как провернулась с делами: шконку заправила, жратву забодяжила, там, где пыль убралась – так до вечера с книжкой и чилила. Даже за Ксюху каждую минуту не барагозилась: как она там на Каланче? Если б катали щас на четыре звёздочки, Нели на Ксюшу и крысиный хвост не поставила; и всё же нет-нет, да и загрузится за неё, по душе слизь гуляет, будто варёный гриб тискаешь, а он, сука, на завтра не делится. Всё ведь вместе прикинули, все вопросы обкашляли, но тема такая выходит, что, если Ксюху завалят – это лычкин косяк.

Нели почесала под ошейником горло. На Центр-то она стуканула, и, если Ксюху перед тем, как урыть, прессовать будут, и та запоёт, то и за лычкой на хату заявятся. Тогда и её и по частям крысам кинут… а всё ж, не могла она не вписаться, хотелось и Версту, и Цацу его зачушканить, и в Карге раскрутиться в обратку. Резон у них с Ксюхой был, а резон – крепче цепи.

Солнышко закаталося, а Ксюхи – ни на полхвоста. Всё, поминай Пташку, как звали. Покачивая макитрой, Нели попёрлась на кухню, раз в третий подогревать харчи. Чё ей-то сильно грузиться? Сёдне она Ксюхе нужна, а завтра её Динка замочит – ружьём-то нет-нет, да и светанёт перед харей. Но не на одном ружьё авторитет стоит. Пахан и тот не по ружью, а по делам и по масти у нахрапов в авторитете. Как накосячишь, тогда и масти кранты, и пофиг сколько под тобой пристяжных ходит.

Нели хмуро ворочала ложкой суп-пюре из концентрата, в глубокую миску накрошила любимый Ксюхин фруктовый салат, и маялась про себя всякими нудными мыслями. Жратва густо забулькала и закипела. Нели затушила горелку, накрыла кастрюльку крышкой и подвязала для тепла полотенцем, взяла из кухни миску с салатом и вернулась к столу в проходной комнате. Хорошо бы щас переодеться, но платья толком не налезали через ошейник и цепь, а рвать их лычка жалилась.