замер. Он увидел, как рядом с ней, нежно ее поглаживая, появился Кришна. Но Карна не мог долго размышлять над тем, что он видел. Он знал, что она молилась за него. Может быть, это правда, что говорят о любви, подумал он. Это болезнь ума и сердца…

Он опустился на одно колено и посмотрел вниз на отражение рыбы, вращающейся на колесе наверху. Время замедлилось. Все исчезло из его сознания. Колесо начало вращаться все медленнее и медленнее… пока не остановилось. Он видел тело рыбы в мельчайших деталях. Золото исчезло с ее кожи, и то, что осталось, было серебристой массой. Он мог видеть лишь гниющую чешую… тогда он не увидел ничего, кроме глаза рыбы. Он дождался нужного момента. Спешка всегда была невидимой выбоиной перед вратами славы. Услышав в ушах знакомую музыку, он натянул тетиву. Для тебя, мама…

– Остановись! Он решт! Я не выйду замуж за такого, как он.

Обжигающая боль пронзила сердце Карны. Он узнал ее голос. Он каждую ночь слышал это тысячу раз в тысяче снов. Но слова, которые она произнесла, были невозможны. Голос был тот же, но женщина, которая произнесла их, была слишком жестока. Это была не та Драупади, которую он знал, не та женщина, к которой он пришел, в которую он, как бы нелепо это сейчас для него ни звучало, влюбился. Невидимые руки сдавили Карне горло. На арене воцарилась ошеломленная тишина. А затем толпа начала перешептываться и хихикать, кричать и беситься:

– Богохульство! Как она может так оскорблять поклонника?

– Царевна права! Он – жалкий пес!

– Эй! Ты не имеешь права выбирать!

– Это в высшей степени неприлично!

– Он Верховный Магистр Анга, царевна! – услышал Карна ревущий голос с верхних ярусов. Бхуришравас. – И ты окажешь ему уважение, которого он заслуживает, или я уничтожу всю твою семью и сожгу твой дворец за это оскорбление!

Несколько панчалских дворян ответили отборными оскорблениями в адрес родителей Бхуришраваса. Поддержавшие Карну кшарьи вернули их сторицей.

И над всем этим разнесся серебряный голос:

– Друзья… Пусть пламя наших сердец не управляет суждением нашего разума. Никто не должен ничего сжигать. – Кришна вышел на свет и повернулся к Бхуришравасу. – Воистину, он Верховный Магистр, царевич. Но это сваямвар царевны Драупади, и поэтому ее выбор имеет первостепенное значение, не так ли? – мягко задал он риторический вопрос.

– С каких это пор мы слушаем кудахтанье женщин? – спросил Шакуни, и кто-то захихикал.

Драупади истерически рыдала, снова и снова, как сумасшедшая, повторяя:

– Он решт!

Рештские ряды возмущались, били себя в грудь и угрожающе вскидывали кулаки – и им вторили многие кшарьи.

– Пусть король все уладит! – воскликнул чей-то голос.

– Что говорится об этом в манускриптах? – спросил другой.

Карна уже никого не слушал. Он вспомнил молодость в обители ачарьи Паршурама. Боль от перенесенных ран, проклятие осколков его учителя, насилие, которое он видел и совершил… Но ничто не причинило ему большей боли, чем восемь ядовитых слов из уст Драупади: я не выйду замуж за такого, как он! Женщина, которую, как он думал, он будет любить до конца своих дней, женщина, ради которой он сделал бы все. Ей претила сама мысль о том, что они могут быть вместе.

Карна вскинул подбородок и обвел взглядом лица в толпе. И столкнулся лицом к лицу со своим худшим кошмаром. В этих глазах не было ненависти, даже у наминов. Они смотрели на него с чувством, которого он боялся больше всего – с жалостью. И это было хуже всего. Карна мог справиться с их ненавистью. Он научился этому. Но присутствующие хотели утешить его, сочувствующе цокали языками, и он почувствовал, как стеклянный дворец гордости в его голове разбился вдребезги. Выпусти меня! – взвыл страшный голос зверя, которого он держал в клетке в черном океане своего разума.

Чудовище урчало у него в груди, требуя, чтобы его выпустили. Голос требовал, чтобы он повернул лук к трону Панчала. Он мог бы легко сломать стрелу надвое и убить обломками стрелы и Кришну, и несчастную царевну, прежде чем они даже поняли, что происходит. Но Карна продолжал держать в вытянутой руке лук, который большинство женихов благородных кровей не смогло просто поднять. Выпусти меня! Казалось, на него одновременно орут двое.

Как же сильно он хотел услужить. И Карна понял, что, если он и дальше задержится здесь, угар отвержения задушит его и освободит того, другого, что прятался внутри. Эти пары уже заполнили легкие и притупили чувства.

Унижение, которое испытывал Карна, сменилось горем и сожалением, и внутренний голос затих. Горем, потому что он думал, что она придет к нему. Сожалением – от того, что он когда-то танцевал с ней. Казалось, силы покинули его тело. Он заставил себя выпрямиться и аккуратно положить лук обратно на стол. Гордый, как солнце в полдень, с высоко поднятой головой, прекрасный для лицезрения, Карна медленно вернулся в галерею.

Бахлика увидел, что он подошел, и постепенно успокоился. Но Шакуни и Бхуришравас продолжали обмениваться оскорблениями с Кришной.

– Оставьте его, – сказал Карна тоном, который не оставлял места для споров.

Затаившаяся в нем опасность, должно быть, оставила свой отпечаток на его лице, потому что Шакуни кивнул и сел, не возразив ни словом. Карна прошел на свое место и сел, опустив голову, сжав зубы от ярости. Даже Судама знал, что сейчас к нему лучше не приближаться. Все молча вернулись на свои места. Но больше не было ни аплодисментов, ни смеха, ни насмешек.

На арене воцарилась напряженная тишина.

Не в силах сдержаться, Бхуришравас сказал громким и резким голосом:

– Царевна, несомненно, получит то, что желает, и останется незамужней и бесплодной всю свою жизнь!

Его слова были встречены одобрительным ропотом. Послышался гул, словно плотина выпускала паводковые воды. Кто-то начал жаловаться, что соревнования слишком сложны. Другие были в ярости от унижения, которому подвергся Карна. Трибуны наполнялись шумом. Пьяная толпа все сильнее волновалась, они, ожидая жестокой конкуренции, чувствовали себя обманутыми – ведь здесь не могло быть победителей.

Члены панчалской царской семьи начали беспокоиться, что может случиться что-то плохое, особенно со стороны знатных кшарьев, в том числе Хастины, которая могла бы воспринять это как пренебрежение. Сатьяджит кивнул Дхриштадьюмне, и тот целенаправленно направился к капитану стражи и принялся давать распоряжения. Толпа на галереях становилась все более пьяной и шумной. Панчалская гвардия начинала выстраиваться между простым народом и королем, готовясь к нападению.

– Могу я попробовать? – произнес нежный голос из