Утопающий, как говорится, хватается и за соломинку. И вот старики начинают осаждать кабинеты врачей. Пока работали, они скрывали свои болезни, боясь увольнения. Теперь же каждый рад получить свидетельство о страшной шахтерской болезни — силикозе, которым поражены почти все они — уэльские шахты очень пыльные, а техника безопасности поставлена плохо. Справка о неизлечимой болезни дает право на повышение жалкого и недолговременного пособия на двадцать процентов. Ну что ж, хотя бы это...

И еще одно: предположим даже, что на твою долю выпадет нечто вроде счастливого билета в лотерее — для тебя найдется работа где-нибудь в Шотландии или в другом районе; легко ли будет расстаться с родным краем? О, речь идет, конечно, не о каких-то сентиментальных чувствах, о кровных родственных узах и прочем таком, хотя и это имеет значение для пожилого человека. Нет, наши собеседники имеют в виду куда более прозаические вещи. Видите ли, в былые времена, когда еще никто не мог себе представить, что за беда стрясется с Уэльсом, люди стали брать ипотечные займы для того, чтобы приобрести в собственность старенькие домики, в которых с незапамятных времен селила шахтеров горнорудная компания. Зачем это они делали? Уж очень хотелось отделаться от навязчивого чувства страха и неуверенности в завтрашнем дне: пока работаешь, все хорошо, а уволят тебя — убирайся вон из хозяйского дома.

Ну вот, худо ли, хорошо ли, но очень многие стали теми, кто на казенном языке именуются «owner-occupiers» — «собственниками, занимающими жилище» (ведь есть и другие, богатые собственники, которые в своих домах не живут, а сдают их в аренду). Они выплачивали заем в течение многих лет, многие и сейчас продолжают его выплачивать, — и «собственный дом», как громко именуется какая-нибудь дряхлая хижина, — это все, что приобрел шахтер за всю свою жизнь.

Так как же теперь поступить? Вы скажете, продать дом и уехать на все четыре стороны? А где вы найдете дурака, который захочет сейчас покупать эти домишки в умирающей провинции? Вот и остаются старики доживать свой век в опустевших поселках, утративших смысл существования. Пока что они проедают выходные пособия и пособия по безработице. А завтра? Авось господь бог смилуется и возьмет старцев на небо...

— Ну, вы зря впадаете в пессимизм, господа, — вдруг вмешивается в разговор заглянувший в бар по случаю приезда советских гостей представитель администрации, молодой, щеголевато одетый господинчик. — В конце концов нельзя же остановить технический прогресс. Реконверсия неизбежна. О стариках же должны заботиться дети. К тому же для нашей шахты Кум эта проблема носит чисто умозрительный характер — наш великолепный уголь идет нарасхват...

— Друзья, друзья, — вмешивается в разговор наша гидесса, потомок княгини Таракановой. — Ну что же это вы занялись такой серьезной материей? В зале уже танцуют. А вы знаете, как танцуют в Уэльсе?

О, в танцах ученица балерины Кшесинской знает толк!..

Мы на несколько минут выходим в зал. Там действительно шахтерская молодежь вовсю отплясывает и старинные, и новые танцы, — все подряд, вперемешку, пыль стоит столбом. Но нам все же хочется продолжить завязавшийся было разговор по душам, и мы вскоре возвращаемся в бар, где воздух стал еще более сизым от многих десятков табачных горняцких трубок.

Теперь речь идет уже не о Южном Уэльсе, а о нашей стране. Шахтеры рассказывают нам о том, как в 1964 году они приплыли к нам на теплоходе «Балтика», — ездили сразу четыреста рабочих. До чего же интересное было путешествие! Как много тогда узнали шахтеры об удивительной большевистской стране, о которой газеты пишут так много и все по-разному. А один из шахтеров Кума с какой-то делегацией еще в 1961 году добрался до самого Кузбасса и поглядел, как там добывают уголек...

Вдруг снова появляется служащий администрации. Его лицо светится: о, какой великолепный сюрприз приготовил он советским гостям! Знают ли они, что здесь, на шахте Кум, работает их земляк, да, да, настоящий земляк, мистер Костьютшок, — простите, у русских трудные имена... И вот уже к нам протискивается бочком улыбающийся дяденька в таком же, как у всех шахтеров, темном костюме, с цепочкой от часов поперек жилетки.

— Не-е, — говорит он, — я просто Костючок. Я ж с под Сарн. С под самой старой границы. Ах, боже ж мой, так вы, значит, правду с Москвы? Ну як же ж воно там?..

Чувствуется, что наш неожиданный собеседник действительно взволнован этой встречей, — он не видел советских людей, наверное, лет пятнадцать-двадцать. Но его что-то связывает, и он вдруг, не дожидаясь ответа на свое всеобъемлющее и, наверное, искреннее «як же ж воно там?», вдруг, мешая русские, украинские и английские слова, начинает барабанить, словно выученный урок, рассказ о том, как хорошо живется рабочему человеку в Великобритании. Служащий компании внимательно глядит на него. Шахтеры, сидящие рядом, прислушиваясь к отдельным английским словам, вылетающим изо рта у Костючка, догадываются, о чем идет речь, и тихо посмеиваются.

Костючок докладывает, что он, как справный бурильщик, «выколачивает», — он вспомнил это старое русское словечко, — двадцать два фунта стерлингов в неделю, да жена его, «английская баба», как он сказал, приносит домой шесть фунтов, — «она в магазине торгует», да дочка — юниор секрэтери, «ну, младшая секретарша по-вашему», зарабатывает пять фунтов. В общем, с голоду Костючок со своей «английской бабой» и английской дочкой, конечно, не умирает, он даже домик приобрел в рассрочку. Вот кара, конечно, нет, — «кар» — это по-ихнему «автомобиль», — на кар духу не хватает, но можно и без него прожить...

Слова у Костючка бодрые, солидные, как его цепочка от часов на животе, но в серых тусклых глазах у него светится какая-то неизбывная тоска, и этот контраст так силен, что я, может быть, не очень вежливо обрываю его заученный рассказ и попросту спрашиваю своего бывшего соотечественника, каким ветром его занесло в Южный Уэльс.

Костючок усаживается поудобнее и выкладывает свою автобиографию, которой хватило бы на добрую повесть: перед войной он приехал работать в Донбасс, стал шахтером, все вроде бы шло ладно, работал он на шахте 4‑бис, близ Ворошиловграда, но вот по молодости лет малость свихнулся, стал прогуливать, связался с нехорошими людьми, попал в тюрьму. Отсидел семь месяцев — выпустили, а тут война, мобилизация.

В это время генерал Андерс начал формировать свою польскую армию. Костючок знал польский язык, и его взяли туда. А Андерс, отказавшись воевать на Восточном фронте, увел армию за границу — сначала в Иран, потом