Шрифт:
Закладка:
Наступил мир — стала решаться судьба уцелевших солдат: куда ехать? В Советский Союз? Офицеры стращали: тем, кто служил у Андерса, там не жить. В Польшу? Говорили, что там все разрушено, к тому же у Костючка в Польше ни родных, ни знакомых. Андерс объявил: я сам еду в Англию, и всем, кто отправится со мной, будет гарантирована работа и приличная жизнь. А может быть, армия Андерса еще и придет из Англии в Польшу, как к себе домой...
— Это он думал, что Миколайчик там старый режим сделает. Не‑е, — певуче протянул Костючок. — Попервоначалу, в общем, было ничего, хотя ночью все наша Украина снилась. Нашел бабу, не‑е... Пошли дети рождаться... Работа нашлась, — я ж к шахтерскому делу был еще в Донбассе приучен... Думал так: подзаработаю деньжонок, возвернусь все-таки в Сарны, не‑е... Писал домой... Ответу не было. Потом отписали з сельсовету: никого из Костючков живых нету... И вот теперь Костючок вроде английский гражданин, не‑е...
Он горестно умолк, и всю его напускную бодрость, с которой он к нам подходил полчаса назад, словно ветром сдуло. Он сидел молча, понурый, глядел на дно опустевшей пивной кружки, словно забыв о том, где находится. Все ж таки по ночам ему, наверное, и теперь снится Украина.
— Друзья, друзья, — снова вмешалась неутомимая Нина Васильевна Мак-Кларедж, — ну что вы притихли? Давайте споем. Господа, наши советские гости никогда, наверное, не слыхали наших замечательных уэльских песен. Споемте, споемте, господа!..
Шахтеры не заставили себя уговаривать. Положив руки на плечи друг другу так, что образовалась длинная неразрывная цепь, они запели низкими бархатными голосами протяжный величавый гимн, покачиваясь то вправо, то влево. Мы не могли разобрать слов: шахтеры пели на древнем валлийском языке, но сердце подсказывало, что речь идет об их прекрасной зеленой стране, о трудной жизни рабочего человека, о величии его труда, о дружбе и солидарности пролетариев.
— Это наш рабочий гимн, — сказал мой сосед, — мы всегда его поем, когда собираемся вместе...
И долго еще звучали в тот вечер песни в прокуренном баре шахтерского клуба. Шахтеры пели свои песни, мы — свои, потом все вместе пели «Подмосковные вечера», — кто на свете их не знает? И даже оживившийся под конец Костючок начал подпевать, мешая английские слова с русскими, когда кто-то из наших вдруг запел довоенную песенку из фильма «Дети капитана Гранта».
Пришло время уезжать, и все высыпали под дождь на улицу. Развеселившиеся шахтеры протяжно басили, имитируя кондукторов: «Автобус Кум—Москва. Первая остановка Кардиф, далее везде»... «Автобус Кум—Ленинград. Первая остановка Кардиф, далее везде»... Шахта Кум, ярко освещенная электрическими огнями, шумела и грохотала. Здесь еще теплилась жизнь. Но все вокруг нее было погружено в чернильный мрак — мертвая рука неизлечимой экономической болезни уже задушила окрестные рудники, и темные, словно вымершие поселки, по которым мчался наш автобус, рассекая глубокие лужи, не подавали никаких признаков жизни...
Последний вечер в Кардифе... Опять льет надоедливый дождь. В тусклом свете фонарей блестят, сверкая, словно глыбы антрацита, мокрые камни древних стен замка. Сущее божье наказание — этот зимний ливень. Уже реки вышли из берегов. Уже эвакуированы из затопленных домов триста семей. Сегодня детей во многие школы возили на лодках.
Автобус держит курс к маленькому скромному домику в предместье Кардифа, где живут наши друзья Эрик и Юнис Грин, — это последняя встреча с ними. Мокнут под ледяным дождем яркие цветы на клумбах перед домом, по земле стелется густой желтоватый дымок, льющийся из кирпичной трубы, — Эрик уже разжег камин; какая же встреча в Англии обходится без камина?
На кухне хлопочет, вскрывая банки с пивом, капитан Принс, друг Грина, — семидесятивосьмилетний гигант, которого годы никак не берут. Постукивая в такт своей деревянной ногой, он мурлыкает могучим басом какую-то песенку, и даже от этого мурлыканья дрожат стекла в окнах. Капитан Принс, оставивший ногу на поле под Верденом в 1916 году, — председатель Кардифского отделения Британского легиона организации ветеранов, но нет, пожалуй, во всем Южном Уэльсе человека миролюбивее его.
Узнав, что руководитель нашей группы полковник в отставке Никитин, — такой же миролюбивый человек, как и он сам, — коллекционирует воинские знаки отличия, Принс приволок ему целую груду потемневших от времени орденов и медалей — за англо-бурскую войну, за войну в Бирме, за войны в Индии. Тех англичан, которые носили их, зря пролив кровь в этих дальних странах, давно уже нет в живых, и знаки эти — лишь немой укор тем, кто и в двадцатом веке хотел бы вести себя так, словно на дворе еще девятнадцатый...
Эрик и Юнис угощают гостей, кое-как разместившихся на старых креслицах, стульях, табуретках, а то и просто на полу, поближе к огню. Идет долгая оживленная беседа о том, что мы увидели и узнали за эти дни, о сложных международных делах нашего времени, о трудных проблемах Южного Уэльса. Отец Эрика, восьмидесятилетний, седой как лунь ветеран рабочего движения, — он и до сих пор ведет активную общественную жизнь, — рассказывает все новые и новые истории о том, как шахтеры борются за свои права. Он хорошо помнит великую забастовку 1926 года, когда русские рабочие пришли на помощь британским горнякам, вступившим в жестокое единоборство с хозяевами. С той поры и тянется ниточка дружбы между Южным Уэльсом и Советским Союзом...
Потом молодежь уходит в соседнюю комнату — там крутят на патефоне вперемешку советские и английские пластинки и идет пляс. К молодежи присоединяются капитан Принс и дедушка Грин. Они запевают дуэтом народные баллады — дедушка высоко тянет мотив своим старческим тенором, капитан наводняет домик громовыми раскатами своего офицерского баса.
Теперь они начинают учить нашу молодежь забавному танцу «Йоки-токи», — деревянная нога не мешает Принсу выделывать забавные коленца. «Йоки-токи» надо одновременно плясать и петь, добавляя после каждого куплета строчку из церковного песнопения «Глори, глори, аллилуйя». Вот уже где раздолье для капитана! Он самозабвенно горланит этот припев, словно команду на учебном плацу, завершая победоносным громовым криком «Йя!» и притопыванием деревянной ногой...
А мы с Эриком сидим вдвоем у камина и продолжаем нескончаемый разговор о судьбах Южного Уэльса, схваченного за горло мертвой рукой.
— Вот любопытный документ, — говорит мне Эрик, беря со стола брошюрку. — Это заявление председателя Национального совета по угледобывающей промышленности лорда Робинза, с которым он выступил после консультаций с министром по делам энергетики, — они состоялись в мае и в
