последний опубликовать в Англии, это принесло бы немалые барыши.

Витус осторожно повернул ручку. Дверь потихоньку подалась внутрь, открывая вид на помещение, которое нельзя было назвать типичной капитанской каютой. Челюсть обставил свою империю с султанской роскошью: дорогие ковры и покрывала, многочисленные подушки, мода на которые пришла с Востока, устилали пол; по стенам развешано оружие: мечи, ятаганы, шпаги, секиры, кинжалы, рапиры. На переборке по правому борту красовалась крупномасштабная многоцветная карта, на которой был изображен остров Куба со всеми его бухтами и заливами. Бахиа-де-Кабаньяс была помечена крестиком.

Под застекленными окнами, выходящими на галерею, стоял сундук. По своим размерам только он единственный из всех мог вмещать вещи, принадлежавшие Витусу. Это было произведение испанских мастеров, с тяжелой железной оковкой и тремя замками.

Чтобы открыть такую сокровищницу, было необходимо несколько ключей. Традиционно два из них хранились у отправителя, один — у капитана и еще один, универсальный, — у короля Испании, которому по закону quinto принадлежала пятая часть всего награбленного.

Когда отправитель, предположим, в Гаване, собирался отправить груз, он запирал его на два замка. Затем капитан принимал сундук на борт, но открыть его он не мог, потому что у него был ключ только от третьего замка, которым он и должен был воспользоваться, опять-таки чтобы запереть сундук. С этого момента уже и отправитель не мог его отомкнуть: у него же были только два ключа. Если капитану выпадала удача счастливо доставить сундук в Испанию, последний передавался королю, который с помощью своего универсального ключа мог открыть все три замка.

Хитроумную систему придумал его всекатолическое величество Филипп II, король Испании, который хотел быть уверен, что подданные его не обманывают.

Все замки на сундуке Челюсти были, словно в насмешку над изощренностью ума, попросту сломаны, и тем не менее сундук был заперт: Челюсть навесил на него свой собственный замок. Но, похоже, не слишком надежный.

— Я его открою! — объявил Витус Магистру.

К этому времени они так осмелели, что снова начали переговариваться. Витус снял со стены надежный меч и вскрыл замок Челюсти: шпаги, сработанной Хафом, для такой цели ему было жалко. Оба вора, сгорая от любопытства, откинули крышку, заглянули и… ничего не увидели. Содержимое сундука было покрыто шелковым платком. Магистр схватил его за кончик и отдернул:

— Абракадабра! — возгласил он. — Сезам, откройся!

В сундуке было поразительно мало: серебряная посуда, в числе которой тарелки, кубки и пара филигранно отделанных кувшинчиков для вина, несколько золотых монет, три-четыре нагрудных креста из того же благородного металла и кожаный мешочек с драгоценными камнями. Вот и все. Сокровищ Витуса не было и следа.

Маленький ученый взял несколько монет:

— Если уж твое имущество пропало, по крайней мере, возместим его золотом. Так сказать, компенсация за утраченную собственность.

— Оставь, Магистр, не дури. Надо еще оглядеться.

— Ага, надо, — раздался голос, который явно не принадлежал Магистру.

А Магистр шкурой ощутил, что это не голос Витуса.

Это был голос Джона-Челюсти.

Витус резко развернулся, чтобы посмотреть противнику в лицо. Но увидел только небо в звездах, ярко сияющих звездах, да и то на одно короткое мгновение. А за ним он уже ничего не узрел.

Крыса прошмыгнула, поднялась на задние лапы и принюхалась. Пахло не так, как обычно. Не деревом, не плесенью, не дегтем и не гнилью, как следовало. Точнее, не только ими, а еще и человеком. Крыса опустилась на все четыре лапы, шмыгнула дальше, выглянула из-за угла и поняла, что обоняние ее не обмануло: два человека лежат на полу. Она осторожно посеменила к ним, обнюхала лица, одежду, обувь, забралась на тело одного из них, чуть задержалась, поводя носом, и сноровисто стрельнула лапой за пазуху одному из них: там застрял кусок черствого хлеба. Потешными движениями крыса выцарапала его передними лапами и вгрызлась в него зубами. Но не успела она насладиться нежданным счастьем, как появилась рука и согнала ее. Крыса в испуге порскнула прочь, все еще сжимая добычу в острых зубах.

— Что это было? — раздался голос Магистра.

Он протер глаза, но все равно ничего не увидел. И не только из-за того, что на его носу не оказалось бериллов, но и потому, что вокруг было темно, хоть глаз выколи. Вдобавок ко всему жутко трещала голова.

— Господи помилуй! — простонал он.

Медленно к нему возвращалось сознание. Челюсть! Этот сукин сын уложил и его, и Витуса! Он пошарил по сторонам и наткнулся на кусок ткани.

— Витус? Витус, это ты?

Послышалось шуршание, потом слабый голос достиг ушей маленького ученого:

— О-о-о! Боже! Где я?

— Deo gratias! Ты жив! Где мы, я и сам не знаю, сорняк, но судя по звукам, в чреве «Тормент». — Магистр осекся. — Чума и проказа на их головы! Мы за решеткой. За железной решеткой… Прочные прутья. Да, отсюда не так-то легко будет сбежать.

— Подожди, дай мне чуть-чуть прийти в себя, — Витус осторожно приподнял голову.

Волна боли прокатилась по ней. Он ощупал ушибленное место: там была здоровая шишка. Постепенно его глаза привыкли к темноте. Они находились в камере, которая еще в те времена, когда «Тормент оф Хэлл» носил гордое имя «Виджиленс», использовалась как карцер — площадью два на два шага, с грязным осклизлым полом. Витус повел носом. Пахло отвратительно. Его глаза проследили за скользящей к проходу перед камерой тенью.

— A-а, я знаю, чем здесь так воняет, — медленно процедил он. — Крысиным пометом.

— Брр, — маленького ученого передернуло. — Еще и это! Но, может быть, ты и прав. По-моему, только что одна из этих тварей пробежала по мне. Фу, какая гадость! Но все равно, и отсюда мы выберемся! Ты вспомни о тысячах мух в застенках инквизиции. Что по сравнению с ними парочка крыс!

Несмотря на всю тяжесть их положения, Витус не мог не рассмеяться. Маленький отважный человек! Уж кто-кто, а Витус знал, как он боится грызунов и тем не менее держится так, как будто ему все нипочем.

— Я вот думаю, откуда Челюсть появился так неожиданно, — задумчиво сказал он. — И почему он нас сразу не прикончил?

— Ну это-то он может сделать в любой момент.

— Так-то оно так, но что у него на уме?

— Понятия не имею. Не беспокойся, в свое время он даст нам знать об этом. — Магистр тоже сел. — Я умираю с голоду.

— Ну и заботы у тебя! А я бы очень хотел узнать, сколько времени мы здесь валяемся.

— И все же, думаю, чувство голода в данный момент важнее, чем то, сколько нас здесь уже маринуют. Еда — это насущная