— Но как вы это выдержали? — спросил я. Конечно, её ответ был, что она не могла.

— О, он околдовал меня давным-давно. Мы познакомились, когда были студентами, я тогда была впечатлительной, думала, что он хороший мужчина, лучший. Я должна была догадаться; ходили слухи, что Роланда исключили из университета ещё тогда, но, когда он поклялся, что его не отчислили, я ему поверила. Потом его родители умерли и оставили ему этот дом, и мы поженились. Мой муж…

Её лицо исказилось, словно она сунула руку во что-то грязное.

— Он отвёз меня в Темпхилл и заставил смотреть, как эти твари пляшут на могилах. Я не хотела, но он сказал, что это для книги, которую он пишет. Тогда он взял меня за руку. А потом мы спустились по ступенькам ниже Клоттона…о, вы можете написать, но никогда не осмелитесь написать об этом. Я не хочу вспоминать. Но это подвигло меня, сделало жёсткой, когда он начал проводить свои ритуалы здесь, пытаясь остановить меня, когда я пыталась выбросить его барахло…

Это прозвучало как сигнал.

— Если вы не выбросили все его книги, как вы думаете, я смогу их просмотреть? С чисто писательской точки зрения, — добавил я, сам не зная почему.

— Но вы славный молодой человек, вы не хотите стать ещё одним из них, — сказала она и села на кровать; её платье снова поднялось, как занавес. Она принялась убирать кипы журналов, покрытых пылью; на одной из них стояла ваза с одуванчиками.

— Просто немного цвета, какая разница, что это такое, никто никогда не приходит, — объяснила она, хотя лепестки свернулись и потускнели в мерцающем свете. — Вы когда-нибудь писали что-то исходя из собственного опыта? Как бы вы смогли, вы никогда не встречались с тем, с чем мне приходилось мириться. То, что он делает даже сейчас, чтобы помешать мне — только вчера я взяла одну из его книг, чтобы выбросить её, и она стала липкой, и мягкие твари начали хватать мои пальцы. Боже!

Она вытерла руки о платье.

— Я лежала без сна, слушала, как он идёт в ванную, и мечтала, чтобы он умер, прошлой ночью я слышала, как он шлёпает по своей комнате, колотит по стенам. А сегодня утром я проснулась рано, думала, что взойдёт солнце, но это было его лицо, плывущее над крышами… Он подошел к окнам, заполнил их, он следовал за мной из комнаты в комнату, крича на меня — Боже! Вы бы никогда не написали об этом, вы бы никогда больше ни о чём не написали. Но он не может победить меня, и он это знает. Он всегда меня боялся. Вот почему он держал меня здесь, чтобы я молчала. Но он не мог оставить после себя слишком много своих ловушек. Он знает, что я выиграю. Но вы не хотите связываться с неправильными вещами. Вы славный молодой человек.

Она закинула ноги на кровать и откинулась на подушку, где виднелись отпечатки краски для волос.

В течение некоторого времени у меня было впечатление, что мой рассказ пишется сам по себе; теперь мы, казалось, приближались к кульминации, которую я не предвидел. Я должен был выглядеть откровенным.

— Ваш муж был похоронен, не так ли? — поинтересовался я. — Разве он не хотел, чтобы его кремировали?

Казалось, ей потребовалась целая вечность, чтобы сесть, и всё это время она не сводила с меня глаз.

— Откуда вы это знаете? — тихо спросила она. — Вот вы и выдали себя. Вы один из его людей! Я поняла это ещё до того, как вы подошли к двери! Да, он похоронен там, где все вы должны быть. Уходите и будьте с ним, я уверена, что он хотел бы, чтобы вы были с ним. Должно быть, он уже чувствует их приближение — надеюсь, что чувствует. Да, он всегда говорил о своем Эйхорте, но ему не нравится, когда за ним приходят. Так идите и присмотрите за ним, вы…

Я не знал, на что способна эта женщина, и поспешно отступил, видя, что она смотрит в зеркало и ухмыляется, когда она поймала мой взгляд. Каким-то образом я сдвинул с места груду журналов и завалил ими кошку, которая с трудом выбралась наружу и запутала мои ноги своей цепочкой.

— Не смейте трогать мою кошку! — закричала мисс Франклин. — Она стоит миллиона таких, как вы! Что такое, милая, иди к маме…

А я убежал по коридору, с воспаленным кишечником, затем по траве, не думая о том, что могу наступить на что-то невидимое.

Внезапно я оказался на твёрдом тротуаре. Ниже по улице стоял фургон с мороженым, его зелёная вывеска хлопала на ветру. На этот раз вторжение обыденности не казалось мне таким уж безвкусным. Я пошёл домой пешком.

К тому времени, как я добрался до пишущей машинки, я уже заметил парадокс. Даже автор сверхъестественных историй, который верит в то, что он пишет (а я не говорю, что не верю), не готов к реальной конфронтации. Как раз наоборот, всякий раз, когда он фабрикует сверхъестественное в рассказе (если только оно не основано на опыте), он отбрасывает свой скептицизм; он знает, что таких вещей не может быть только потому, что он их написал. Таким образом, для него конфронтация была бы вдвойне неприятной. Это, по крайней мере, заставит его переосмыслить все свои сочинения. Разве это желательно? С точки зрения самореализации, я полагаю, что желательно. Во всяком случае, я иду. "Уходите и будьте с ним", — сказала она. Должно быть, кладбище находится на Мерси-Хилл.

Завтра.

Э.А.

(Без даты, без адреса)

Я не знаю, что

(Вышеизложенное удалено, не появляется на копирке; страница, по-видимому, изъята, копирка прикреплена, вставлена снова в пишущую машинку)

Ерунда. Конечно, я могу написать об этом. Сам факт, что я могу печатать, доказывает, что я всё еще функционирую.

В самый разгар дня я поехал на автобусе в Мерси-Хилл. Мало что двигалось; ползали мухи и пешеходы, а рабочие лениво карабкались по недостроенной школе. На перекрестке с Ди-Террейс я увидел дом; он казался поглощённым травой, навсегда изолированным от окружающего мира.

Я хочу покончить с этим. Смотритель направил меня вниз по аллее, и когда я достиг — Нет. Описание кладбища. Зачем писать так, будто это моя последняя страница? Ивы,