14 марта 1919 года я выехал из Омска. На меня было возложено поручение побывать в Москве для установления связи с находящимися там государственно настроенными группами людей для ознакомления с положением в Совдепии, жизнь которой становилась все более и более для Сибири отдаленной.

Отправился в Совдепию я не один, а вместе с одним приятелем, человеком интеллигентным, бывалым, смелым, на которого можно было всецело положиться. Всякие такие эскапады сопряжены, конечно, с большим риском, и обдумать все предприятие, предвидеть все возможности поэтому дело довольно сложное. Эта задача тем более была трудна, что ничего под руками не было, помощи оказать почти никто не мог. Начать хотя бы с паспорта, отыскивания адресов знакомых, надежных людей, рекомендаций для остановок и ориентировок по дороге вплоть до самой Москвы – все это лежало на нас самих, ибо различные разведочные отделения, обыкновенно опытные во время войны, тут оказывались совершенно кустарными, при этом и надеяться на состав их, быть уверенными в отсутствии предательства почти не было возможности. Приходилось быть сугубо осторожным еще вследствие того, что всякий лишний разговор, посвящение в планы нового лица подвергало возможности быть открытым большевистскими агентами, попасть под их наблюдение при переходе через фронт.

Все это, повторяю, страшно затрудняло подготовительную работу, и я без преувеличения скажу, что, решившись принять на себя исполнение возложенного поручения, по крайней мере полтора месяца подготовки заставлял себя напрягать мысль к предстоящему путешествию. Ведь нужно только вникнуть в детали этого дела, чтобы понять, как оно сложно. Не говоря о полной разобщенности с тем миром, куда я шел и, следовательно, абсолютном незнании обстановки, правил порядка передвижения, предъявления документов и их проверки, еще надо было предвидеть ответы на все предлагаемые по пути вопросы, причем эти ответы должны были логически вытекать из обстановки и даваемые объяснения должны были совпадать с намерением продвигаться в известном направлении и соответствовать моему облику, профессии и т. д.

Остановились же на выборе меня и моего приятеля, как на людях, знакомых с штабной работой, а также и потому, что у меня были персональные связи с Волгой и Москвой, а у него кое-какие в других местах. Мы не являлись обыкновенными агентами, посылаемыми разведочными учреждениями в прифронтовой полосе с каким-либо одним определенным заданием, а на нас возлагалась работа по общему осведомлению, изучению, возможно более широкому, положения вещей, переговоров с компетентными людьми и кругами, авторитет которых был для Омска несомненен. Это не значило, конечно, исчерпать все и дать законченную картину, но выводы должны были быть объективными и опираться на материал, добытый у сознательных кругов, понимающих цели правительства в Омске.

12 марта, как сейчас помню – в среду, перед отъездом мы были приняты адмиралом Колчаком для получения от него окончательных указаний.

Адмирала Колчака мне приходилось видеть и раньше, до Сибирского периода, и всегда его личность производила впечатление сильными, правильными чертами лица, взглядом и решительностью во всей его фигуре. В былое время он отличался, как, между прочим, и многие из моряков (вспомните Станюковича), своей малой сдержанностью, распущенностью и горячностью в речи, но за это время, несмотря на его нервность, люди, близко знавшие его и раньше, находили в нем большую перемену. Обвинение его теперь в неустойчивости во мнениях, отсутствии якобы твердости в решениях и чуть ли не характера я объясняю лишь слишком сложной обстановкой, недостаточностью знания местных народных требований, с которыми ему приходилось на каждом шагу сталкиваться. Я, например, слыхал от одного из близко стоящих к нему людей, что получить объективное освещение некоторых вопросов, как, например, в области кооперации или других практических вопросов, где государственные задачи сталкивались с местными требованиями, было весьма трудно; если прибавить еще к этому партийность, от которой деятели не могли избавиться, то станет ясной невозможность быть категоричным.

Высказав краткие положения о конъюнктуре, он нам дал поручение передать благодарность некоторым русским кругам и группам, выразившим ему доверие и солидарность в работе, а затем высказал программу, которую он клал в основу деятельности и которая сводилась к следующему.

После очищения Москвы вооруженными силами, единственно в чем он видел возможность освободить страну от поработившего ее ига, должна быть введена твердая военная власть, задача которой сводится к недопущению анархии и введению порядка, а также к защите населения от грабежей и произвола. После водворения, хотя бы относительного, порядка и спокойствия можно немедленно приступить к выборам в Учредительное или Национальное собрание, которое и установит образ Правления в государстве. При открытии Собрания, как он подчеркнул, он и возглавляемое им Правительство немедленно заявят о сложении с себя полномочий, и тогда уже будет дело Собрания решить, кому передать бразды правления до окончательного установления решения о принципах государственного Верховного Управления. Но до момента открытия Собрания, он нам сказал, власть передана никому другому быть не может, так как иначе это немедленно вызовет новую Гражданскую войну в стране, не успевшей еще оправиться от первой, и никакие претенденты допущены не будут; персональные перемены в правительстве, конечно, возможны. Тут, по-видимому, он намекал на Париж, где в это время Авксентьев и другие зашевелились и подняли голову. На мой вопрос, не будут ли допущены какие-либо выборы до падения Москвы, он заявил, что до успокоения страны считает всякие выборы и связанную с ними агитацию крайне вредной, так как она отражается на крепости и цельности армии. Его же все стремление направлено к созданию твердой дисциплинированной военной силы, могущей принести спокойствие и защиту населению. Он прибавил еще, что ему нужны честные люди, как военные, так и гражданские, и потому он просит организации, разделяющие его программу, направлять к нему живые силы, а также освещать ему положение внутри страны и не терять с ним и его правительством связи.

В заключение он нам передал кое-какие специальные указания, о которых пока не время еще говорить. Дал также поручение проехать к генералу Юденичу и дал указание относительно морского командования на Балтийском море (назвав несколько имен, как адмирала Пилкина{120}, Бахирева{121}, Развозова{122}); это, видимо, его интересовало, он уполномочил нас все вышесказанное передать от его имени и, пожелав счастливого исполнения, отпустил нас. Та твердость и сила, проявившиеся в его глазах во время этого разговора, оставили во мне очень сильное впечатление, заражали своей искренностью, и я ушел от него с еще более жгучим желанием исполнить взятое на себя дело.

Повидав