обычно в последнее время - «Russ or Ingilis». Некоторые из более молодых и менее опытных мужчин пытаются усомниться в моем слове и, по их собственному предположению, я являюсь русским, они начинают предпринимать неоправданные вольности относительно моей личности. Один из них подбирается сзади и начинает стучать палками по моему шлему, как по барабану и с бравадой и демонстрирует свое презрение к подданному царя. Оборачиваясь, я вырываю одну из палок и наказываю его ею, пока он не взывает к Аллаху, чтобы тот защитил его, а затем, не пытаясь объясниться с другими, я занимаю свое место. Затем один из путешественников торжественно складывает указательные пальцы вместе и объявляет себя kardash (моим братом), в то же время указывая на свое древнее оружие. Я пожимаю ему руку и намекаю ему, что я несколько голоден. После этого он приказывает сельскому жителю немедленно принести шесть яиц, масло для их жарки и хлеб; огонь тезека уже горит, и своими руками он жарит яйца и заставляет мою потрепанную аудиторию стоять на почтительном расстоянии, пока я ем. Если бы я попросил его, он, вероятно, очистил бы комнату от них.

Около десяти часов мой импровизированный друг и его компаньон приказывают подать лошадей и пристегивают оружие и снаряжение к ним, чтобы отправиться в путь. Мой "брат" стоит передо мной и заряжает свою кремневую винтовку. Это страшный и прекрасный процесс. Он занимает у него не менее двух минут. Он, кажется, не знает, из чего в его чудесных принадлежностях можно сделать пыж и он завершает зарядку, отрывая кусок тряпки от одежды стоящего рядом сельского жителя, чтобы засунуть в ствол поверх пороха.

Пока он все это делает, особенно когда вставляет пулю, он смотрит на меня так, словно ожидает, что я приду и одобрительно похлопаю его по плечу. Когда они ушли, третий путешественник, который останется на ночь, встает рядом со мной и, указывая на свой внушительный арсенал, также объявляет себя моим братом. Таким образом, я неожиданно обретаю сразу двух братьев за этот короткий вечер. Сельские жители разбредаются по своим домам. Мне предоставлены стеганые одеяла, а призрачный свет поддерживается с помощью чашки жира и свернутой тряпки.

В одном углу комнаты находится пузатый юноша десяти или двенадцати лет, которого я заметил вечером, потому что он был совершенно без одежды, чтобы хоть немного покрыть его наготу. Он частично сунул себя в длинную, грубую сумку, и лежит, свернувшись калачиком в этом нелепом положении, вероятно, представляя себя в довольно удобных помещениях. «О, несчастная молодежь». Я мысленно восклицаю: «Что ты будешь делать, когда эту сумку у тебя заберут?» и вскоре после этого я засыпаю в счастливом сознании совершенной безопасности под защитной тенью брата номер два и его грозным древнем оружием.

Десять миль по хорошо проходимой дороге от Хуссубегхана, и я снова спускаюсь в долину западной развилки Евфрата, пересекая реку по древнему каменному мосту.

Я ушел из Хуссубегхана без завтрака, предпочитая сделать привычный ранний старт и довериться удаче. Я начал уже сомневаться в правильности того, что сделал так, и обнаруживаю, что бросаю невольные взгляды на лагерь курдов, который виден в нескольких милях к северу от моего маршрута, когда, обойдя горную отрог и вступая в долину, я увидел минарет Мамахатун на некотором расстоянии впереди. Минарет, находящийся поблизости, - это верный признак города, достаточно важного для поддержки общественной ханы, где, можно получить еду, если не очень изысканную, но, по крайней мере, существенную. Я получаю приемлемый завтрак из вареного бараньего мяса, убивая двух зайцев одним выстрелом: удовлетворив мой собственный аппетит, и в то же время предоставив первоклассное развлечение хане, полной удивленными людьми, наблюдающими, как я ем ножом и вилкой, а не своими пальцами. Здесь, как и в Хуссубегхане, есть великолепный, большой караван-сарай. Построен он здесь в основном из обтесанного камня и почти такой же массивный, как крепости. Это высокогорный регион, зима здесь бурная и суровая, и эти обширные и существенные постройки абсолютно необходимы для безопасности караванов Эрзинджана и Требизонда во время зимы. Местность теперь продолжается холмистая, но не горная. Дорога, как правило, слишком тяжелая, с песком и пылью, взбитыми многочисленными караванами из Эрзинджана, чтобы ехать там, где уклон неблагоприятен. Но большая хорошая поверхность для катания встречается на длинных, пологих спусках и сравнительно ровных участках. В полдень я встречаю компанию из трех прекрасно вооруженных конных черкесов. Они теряют дар речи от удивления до тех пор, пока я не выехал за их поля зрения. Затем они решили между собой, что нужно расследовать это дело, и они поскакали вслед за мной, а, догнав, их представитель серьезно извлекает из себя резкое односложное слово «Рус?», «Ингилис», - отвечаю я, и они возвращаются к своему маршруту, не допрашивая меня дальше. Позже в тот же день холмистая местность превращается в гористую, где тропа пересекает многочисленные глубокие ущелья, края которых почти перпендикулярны. Между оврагами катание часто бывает превосходным, покрытие из мягкого сланца, который плотно и гладко укладывается под ногами животных.

На дне этих расщелин текут восхитительно прохладные ручьи. На одном перекрестке я нахожу старика, моющего ноги и печально разглядывающего различные дыры в нижней части его сандалий. День жаркий, и я также останавливаюсь на несколько минут, чтобы охладить педали в кристальной воде. С такой детской простотой, которую я так часто упоминал, и с которой нигде не сталкиваешься, кроме как у азиатского турка, старик вежливо просит меня обменять мои сравнительно крепкие мокасины на его изношенные сандалии, в то же время с сожалением указывая на обветшалое состояние из последних. Он выглядит так удрученно, как будто это была единственная пара сандалий в мире.

Сегодня днем я еду по той же дороге, где банда Махмуда Али ограбила большую группу армянских крестьян, которые были на юге, чтобы помочь собрать урожай пшеницы, и возвращались домой с деньгами, заработанными за лето. Это произошло за несколько дней до моего приезда, и, несмотря на известное изречение о том, что молния никогда не попадает дважды в одно и то же место, едва ли можно так не поддаваться впечатлению, чтобы не оказаться невольно оглядывающим свое окружение, наполовину ожидая нападения.

Однако ничего удивительного не происходит, и в пять часов я прихожу в деревню, окутанную облаками пшеничной шелухи. Вечер свеж и веяние зерна идет полным ходом сразу на нескольких гумнах.

После надлежащего bin, я попал под защитное крыло известного сельского жителя, который ходил со своей рукой на перевязи. Причина